Я протянула руки, забирая флакон.
— Это твоё спасение… Но ты должна сама сделать выбор… Я не могу заставить…
— Я поняла, папа, — сжала холодный сосуд.
Дрожащие пальцы Тарварда сжали мой кулак.
Когда только слух о врагах пронёсся по нашим землям, и люди не поверили в услышанное, полагаясь на силу Источников и их волю, не принимая то, что кто-то сможет поработить вольное, защищённое древними силами племя, отец приехал в Зелёный дол и позвал меня к себе на разговор. О том, что во мне есть источник, я узнала, когда погибла матушка — мне тогда исполнилось тринадцать лет. И если я попаду в руки врага, который призовёт к себе источник, то лучше мне умереть, потому что моя жизнь превратится в сущий кошмар, в котором я буду мучительно медленно умирать, подпитывая чужую сущность. И вот сейчас избавление от этого, на случай что, если я попаду в неволю, оказалось у меня в руке.
Отец тяжело вздохнул и замер, его пальцы медленно разжались, слабея, рука безвольно упала. Я вздрогнула, склоняясь над Тарвардом, ошеломлённо хватая воздух ртом, наблюдая, как в зрачках мужчины, устремлённых в небо, гаснет жизнь. Дыхание застряло в горле, паника прокатилась по телу холодной волной, я порывалась сжать отца и привести в чувства, позвать. Но я стояла на месте, не в силах пошевелиться, понимая, что его не вернуть. Горячие слёзы покатились по щекам, а грудь сдавило в тисках, так что становилось больно дышать. Я отстранилась, выпустив полу плаща, опустила голову, ощущая, что земля под ногами становилась зыбкой.
Чья-то ладонь утешительно легла мне на плечо. Я судорожно вздохнула, поднимая мутный взгляд, сталкиваясь с полными сожаления глазами Габара, Михнея и остальных мужчин, что собрались вокруг повозки. Все они стояли в молчаливой скорби. Только ветер разносил дым и хлопья сажи, которые оседали на недвижимое тело старейшины Саартана.
Кайса обняла меня, а во мне крепло осознание, что я… осталась одна.
— Нам нужно уходить, пока эти псы не пришли сюда, — проговорила женщина.
Я поджала дрожащие губы, стирая ладонью слёзы. Никто никогда не видел моих слёз и боли, я не любила, когда ко мне проявляли жалость. Жалость — удел слабаков. А я не из таких, но сейчас что-то надломилось во мне, дало трещину, весь мой мир пошатнулся и посыпался к ногам пылью.
— Где Вайдо? — спросила полушёпотом, едва ворочая языком, выныривая из тяжёлого тумана тоски.