. Иногда такая работа на дальних полях случайно задевает этот самый нерв, иногда этого долго не происходит. Бывает, что попечением хорошего издателя, плоды долгой работы на (кажущейся) периферии вдруг оказываются в центре внимания. «Каблограмма» этого более чем заслуживает.
Примерно в то же время похожая идея пришла в голову Фредерику Н. Гисборну, инженеру-телеграфисту из Новой Шотландии. Весной 1851 года, Гисборн получил грант от властей Новой Шотландии, основал компанию и начал постройку наземной телеграфной линии. В 1853 году компания разорилась, а самого Гисборна арестовали за долги. В 1854 его познакомили с Сайрусом Филдом, который, после консультаций с Гисборном, предложил более масштабный проект: прокладку кабеля по дну Атлантического океана.
Одна из самых заметных особенностей текстов Омара – их многоголосие. Оно, с одной стороны, буквально. Здесь Введенский («просыпайся бегемот / житель выжженных болот / отвечай без промедленья / олин ты или ты ленин») перекликается с Айги («снегопад во всю ширь»), а отсылка к Мандельштаму (хрипит сверчок а море бьётся ровно / гремит сверчок а море море бьётся) соседствует с почти Звягинцевым («месопотамия моя / зачем ты вся be-bop-a-lula / такая выгнутая вся / на цыпочках и фу-ты ну-ты»). С другой стороны, это многоголосие вовсе не ограничивается свободной игрой культурных ассоциаций. Звук и голос для Омара вообще необыкновенно важны. Медсёстры «раздают инвалидам и детям / нет не ампулы смерти / а смех с хрипотцой», маленький самаркандский базар «визжит в истоме полудня», Тютчев грохочет, простыни хлопают на ветру, прозрачные колибри стрекочут даже под водой. Мир предстаёт иногда какофонией, а иногда симфонией голосов, которые маркируют индивидуальность не только тех, кто говорит, но и тех, кто вовсе лишён речи. Говорение в этом мире присуще (и то не всегда) только авторской инстанции, а все остальные, хотя и ведут разговор, но нечленораздельно. Маленькая девочка лопочет и гулит, а рыба, плывущая к ней владонь, кричит ей: «я юки юки алло алло», пытаясь назвать себя. Девочка ничего не слышит, разговор не происходит, не выпрастывается из агуканья, и дальнейшее оказывается молчанием «на снегу / в декабрьской степи / где и сугробы в диковинку не то что единороги». Слышащий окружён бормотанием, шумом, доязыковой стихией, из которой вдруг иногда выплывает случайное «да» или другое, такое же короткое слово