— Они… тоже солдаты, герр штабсарцт. Командир поручил нам
что-то выкопать… и мы спорили по этому поводу… Там еще вода была,
наверное, река? Окоп стало заливать водой… Не помню ничего
больше.
— Хм! Физически ты вполне нормален, и в иной ситуации я бы
уже через пару недель любого другого солдата направил на выписку.
Но память! Как ты будешь воевать?
— Как и все, герр штабсарцт!
— Не сомневаюсь. И все же… Лойземан! — поворачивается
он к лечащему врачу. — Ваше мнение?
— Он быстро идет на поправку, герр штабсарцт. Но в подобном
состоянии направить его на фронт — нецелесообразно, мы не можем
предположить, как он себя там поведет. С вашего позволения, герр
штабсарцт, я пригласил на консультацию оберарцта Киршбеера — он
признанный специалист в подобных случаях.
— Разумно, Лойземан! Одобряю ваше решение! А… Макса
разрешаю использовать в работах по госпиталю — его физическое
состояние вполне допускает небольшие нагрузки. Да и нахождение
среди людей будет способствовать его психическому равновесию. Как,
гренадер, — смотрит на меня главврач, — что ты скажешь на
это?
— Я чрезвычайно признателен вам, герр штабсарцт! Мои
товарищи по палате, конечно, помогают мне, как могут, но, может
быть, разговоры с другими камрадами действительно помогут вспомнить
что-то еще?
Штабсарцт покровительственно похлопал меня по плечу:
— Твои раны мы вылечим, а доктор Киршбеер поможет вспомнить
прошлое. Ну а во всем остальном, Макс, положимся на Всевышнего — он
не оставит нас своей милостью!
После ухода главврача с сопровождающими Вилли завистливо
причмокнул губами:
— Везет же некоторым!
— Ты о чем это? — непонимающе гляжу на него.
— Работа по госпиталю — это усиленная кормежка! Вместе с
медперсоналом! Им даже настоящий кофе положен! И дополнительные
сигареты!
— А-а-а… кофе — это, конечно, хорошо, но ведь я не
курю…
— А мы? Или ты забудешь своих товарищей?
— О чем ты говоришь?! — возмущаюсь я.
Действительно, положенные мне сигареты я отдаю им, а они за это
тоже не остаются в долгу и помогают мне как-то вспоминать те
события и факты, которые, по их мнению, я просто обязан знать. Да и
много чего другого, в моем положении весьма полезного, они мне
тщательно растолковывают и объясняют.
Слова у главврача с делом не расходятся, и уже на следующий день
я топаю вместе с другими счастливчиками на станцию — встречать
эшелон. Нас пятеро. Четверо солдат и санитар, который командует
всей группой. Одного из своих попутчиков я уже знаю — это
словоохотливый и неунывающий Ханс Циммерман, зенитчик. Его тоже
контузило бомбой, аккурат в тот же самый день, что и меня. Вот
только выздоровление у него идет куда быстрее, осколки бомб обошли
Ханса стороной. Не за горами тот день, когда его выпишут в часть.
Он старожил в нашей команде, по-дружески шутит с санитаром и
чувствует себя превосходно. Еще одного своего сокомандника
приходилось встречать на перевязках. Это прямая противоположность
Циммерману — крепко сбитый Франц Кегель отличается редкой
молчаливостью. Рослый, на полголовы выше любого из нас, и
невероятно сильный (я видел, как он в одиночку, плечом, выталкивал
из лужи застрявшую легковушку), он обычно не участвует в наших
разговорах, а молча, сидит в сторонке. Что-то у него на душе такое
есть… Его слегка побаиваются и стараются не задевать своими
шутками. Даже наши записные остряки не рискуют оттачивать свои
язычки на молчаливом баварце. Четвертого солдата я не знаю. Он
впервые появился на построении, молча, выслушал пояснения санитара
и, не говоря ни слова, пристроился позади меня. Тоже, видать,
молчун…