— Чтоб тебя волки сожрали, — прошептал он и ушёл.
Далджа, которая уже описалась и проголодалась, жалобно закричала
ему вслед:
— Иглать, иглать!
Деревья подёрнулись серебром, и я закрыл глаза, чтобы открыть их
в тёмном зале, растянувшись на алтаре среди соломенных идолов. Надо
мной склонилось круглое личико, обрамлённое золотыми волосами, и
широко улыбнулось.
Что же с тобой произошло? Как ты выжила? Почему тебя превратили
в кошмарного идола, которому приносятся кровавые подношения?
— Кто-то играет, а кто-то воспринимает всё со звериной
серьёзностью, — пробормотал я.
— Решил подработать пупсом? — у колоннады материализовался Борис
и важно распушил хвост.
Судя по всему, он снова припёрся, чтобы поиздеваться и сотворить
какую-нибудь гадость, но в этот раз он кое-чего не рассчитал — дети
очень любят животных, но иногда их любовь весьма…
разрушительна.
— Киса! — радостно прокричала Далджа и попыталась поймать
Бориса.
БАХ!
Две ладошки сомкнулись на том месте, где только что сидел
котяра, но он телепортировался в дальний угол и с угрозой прошипел.
Однако, Далджа не собиралась сдаваться. Она ползала по залу и
упорно пыталась поймать Бориса. Бран и его охранники спрятались за
одной из нелепых статуй, оттащив туда же и Квиннеля.
Борис телепортировался с одного места в другое, улепётывая от
девчонки, но в какой-то момент у него, судя по всему, закончились
силы. Иначе как объяснить, что он стал тупо убегать от Далджи,
петляя между колоннами?
А вот охотнички, кажется, совсем обезумели от страха, но вместо
того, чтобы сбежать, они бросились в атаку с мечами наперевес. Пока
Далджа гонялась за Борисом, свихнувшиеся охотники напали на неё
сзади — ударили по ногам, воткнули мечи по самые рукояти.
Раздался громкий плач.
Далджа, вытирая слёзы, вытащила мечи, как зубочистки, и
прихлопнула всех трёх охотников. Брызнула кровь, от бедолаг
остались три тёмно-алых пятна, в которых белели осколки костей.
Раны на ноге девочки начали стремительно заживать, их края едва
заметно светились серебром.
— Невозможно! — у Брана глаза на лоб полезли. — Это… Это…
— Это возможность спасти Квиннеля, — процедил я и поднял
однорукого рыцаря. Его грудь едва-едва вздымалась, он был белее
снега. Когда Далджа успокоилась и перестала рыдать, я осторожно
положил Квиннеля перед ней и спросил: — Ты можешь его вылечить?