В медико-хирургическом училище преподавание велось исключительно на латинском языке, и лишь в 1764 году было разрешено читать лекции на русском и немецком языках. Но здесь воспитанники получали только самые элементарные знания и навыки. Докторами же медицины на протяжении всего XVIII столетия могли стать или иностранцы, или русские, получившие образование в европейских университетах.
Москвичи же в своем подавляющем большинстве продолжали лечиться, как и век, и два назад. Захворает барин, привяжет к голове мякиш черного хлебца, вымоченного в квасе, нюхает беспрестанно хрен, а пучок своих волос зарывает под калиткой. И ждет, что вот-вот головную боль как рукой снимет. Родня, ключницы, дворники, приживалки – все собираются на консилиум. Как лечить барина?.. Дуют, заговаривают, поят зельем с нашептыванием, зарывают в землю записочки.
Развитие русской медицины как науки, а не волхования, началось в Москве, да и во всей России с основанием Московского университета. Третий его факультет, открытый в 1758 году, был медицинский. Здесь в 1764 году профессор Эразмус открыл «кафедру анатомии, хирургии и повивального искусства». Обучение длилось от пяти до десяти лет. Большинство студентов происходили из духовного сословия. К сожалению, до конца XVIII века преподавание велось, главным образом, умозрительно. Лишь в 1787 году при Московском военном госпитале была открыта клиническая палата на десять коек, которую обслуживали университетские студенты и преподаватели. В 1791 году университет получил право возводить выпускников в степень доктора медицины. Но совершенствоваться во врачебном искусстве выпускникам все равно приходилось в заграничных учебных заведениях. Знаменитый хирург Н. И. Пирогов вспоминал, что за все время своего обучения на медицинском факультете Московского университета ему не пришлось вскрыть ни одного мускула даже у трупа: «Хирургия – предмет, которым я почти вовсе не занимался в Москве, – была для меня в то время наукой неприглядною и вовсе непонятною. Об упражнениях в операциях над трупами не было и помину. Из операций над живыми мне случилось видеть только несколько раз литотомию[6] у детей и только однажды видел ампутированную голень. Перед лекарским экзаменом нужно было описать на словах и на бумаге какую-нибудь операцию на латинском языке, и только!»