-- Смотри, смертный, -- он поднял над головой руку, держа в
пальцах гранату и давая возможность своим упасть. Когда взгляд
офицера-ацтека зафиксировался на непонятном черном предмете,
Разумовский кинул его между командиром и его солдатами, отметив,
что воин машинально поворачивается туда, лицом к своим.
Глаза Рим закрыл моментально, положив руки на уши, так что,
мощный звук особого вреда ему не причинил. Ослепленные яркой
вспышкой солдаты хватались за глаза и терли лица, размазывая
ритуальную окраску. Некоторые упали и теперь копошились на дороге,
ощупью пытаясь понять, где находятся и предпринимая неуклюжие
попытки встать. Кто-то стонал, повторяя:
-- Ослеп… Ослеп… Ослеп…
Кто-то держался за голову, мало кто остался стоять на ногах, но
они явно не могли сопротивляться. Разумовский, развернувшись к
своим, протяжно свистнул.
Они прошли ровной колонной мимо так и не пришедших в себя
военных, и Рим увидел на лице Кента улыбку, больше напоминающую
оскал.
«Похоже, ребята действительно сильно не ладят. Надо будет в
дальнейшем это учитывать.».
Солнце садилось за город быстро, уже почти не слепило глаза,
только макушки пирамид продолжали резко отблескивать. На окраине
города Рим, который больше так и не сел на лошадь, сказал:
-- Ну что, ребята, спешиваемся.
Из хижин выглядывали местные, глазея не столько на чужаков,
сколько на невиданных животных. Похоже, кони их просто пугали
своими размерами.
-- Я думаю, самым правильным будет сейчас идти к дому верховного
жреца Иольяманицин. Он служит в храме Уицилопочтли.
Как всегда, Рим слегка охерел от этих многослоговых, совершенно
непроизносимых конструкций. Местный язык и так давался им гораздо
сложнее испанского, но наименования были отдельной статьей
кошмара.
-- Этот ваш… Уицла… чла… уила… Да твою-то мать! Короче, он бог
чего?
Смущенный Ксен, которого удивляло такое пренебрежение гостей к
своим собратьям, ответил:
-- Он покровитель Теночтитлана, и он – бог войны и солнца!
-- Войны и солнца… -- задумчиво повторил за ним Рим. – Знаешь,
Ксен, я думаю, мы пойдем прямо ко дворцу правителя. Незачем
обращаться к жрецам богов, которых больше не существует.
Ксен побледнел, в сумраке даже губы казались светло-серые. Этой
темы они избегали в разговорах весьма тщательно. Жрец знал уже, что
все остальные боги, кроме присутствующих здесь, изгнаны из этого
мира, но инерция мышления не давала ему это осознать. Тем более что
гости не отказались присутствовать на празднике Пернатого Змея.
Сейчас, поняв, что Разумовский называет могущественного бога
несуществующим, он замер. Это ломало в Ксене какие-то монолиты
мировоззрения.