— Давай! — рявкнул я.
Протянул ладонь. Капитал положил на нее полосы и отступил.
Хелена тоже перестала поглаживать мою руку, отойдя на несколько
шагов. Все с ожиданием уставились на меня.
Ничего не произошло. То есть, я ничего не почувствовал.
Металлические полосы не обжигали кожу, не вытягивали силу, и вообще
ничего такого не делали. Просто забавные железяки, которые
выглядели такими тонкими, что даже человека не могли сдержать, не
то что такого здоровяка, как я.
— Надень их на запястья. — посоветовал "Смирнов".
— А не порву? — уточнил я.
— Не сможешь!
И сразу же захотелось опровергнуть это утверждение. Взял одну из
полосок, ухватил пальцами за края и слегка потянул в стороны. Не
порвалась, надо же! Может, надо сильнее тянуть?
Вскоре, однако, я убедился, что моих сил было недостаточно,
чтобы порвать ленту из странного сплава. И тогда я, по совету
кэгэбэшника обернул одну из них вокруг запястья.
И тут же в голове что-то зашумело. Похожее на голоса, но
неотчетливые, а какой-то шум, похожий на тот, что слышишь, когда в
квартале от тебя гуляет шумная компания. Гул этот нарастал, словно
вся эта гурьба направлялась в мою сторону. Вскоре даже слышны
отдельные голоса в этой какофонии. Выкрики боли и стоны
страдания.
— Все в порядке? —уточнил капитан, видя, как я замер с одной
лишь полосой подавителя на запястье.
— В голове зашумело. — признался я. И больше не медля, обернул
вторую металлическую ленту вокруг другой руки.
Тут же моя голова взорвалась болью. В ней каким-то образом
оказались сотни, если не тысячи людей, которые кричали, стонали,
сетовали, жаловались, просили и умоляли. Все они требовали моего
внимания одновременно, и безумно злились оттого, что я не мог
выделить его кому-то.
Это было похоже на то, будто я попал в ад. Какой-то
персональный, созданный только для меня, и предназначенный для
того, чтобы я побыстрее сошел с ума. Крики людей разрывали
барабанные перепонки, хотя звучали точно внутри, а не снаружи. Их
боль и страдания обволакивали меня, заставляя лупить кулаками по
голове, в попытке избавиться от шума.
В какой-то момент я тоже начал кричать. Точнее, реветь белугой.
И этот мой вопль сразу же и очень органично вплелся в ансамбль
чужих голосов, взлетая куда-то к небесам. В явной попытке пробить
небесный свод и сообщить тому, кто живет за ним, что тут, на земле,
очень плохо.