— Да, — кивнула она. — Перевернуть стейки? Мне нужна квартира для счастья.
— Мне кажется, ты врешь себе и мне, — уставился на ее аппетитный зад, когда она снова повернулась к печке.
— И как ты это понял? Внутренний зверь подсказал?
Пыталась привыкнуть ко мне такому — в голосе не было раздражения.
— Ты же в современном мире живешь, как в нем можно хотеть всего лишь квартиру, Даша?
— Для тебя — всего лишь, для меня это — ого-го!
— И что тебе даст квартира?
— Свой угол, уверенность, возможность не тратить деньги впустую, а платить ипотеку…
Я усмехнулся.
— …Смейся, — фыркнула она и снова перевернула стейк, втыкая в него вилку особенно глубоко. — Хотя странно, что ты веселишься — тебе же это все тоже не на блюдечке принесли?
— Нет, поэтому скептически отношусь к твоем «счастью».
— Может, ты забыл, чего хотел, когда еще не было у тебя этого дома, джипа и медведя? — она улыбнулась, довольная собой.
— Я хотел, чтобы мама была жива.
Даша обернулась и посмотрела на меня так, будто я ее обидел словами.
— Тебе Костя сказал? — сузила глаза.
— Что?
— Что у меня мама умерла.
— Нет, Костя мне ничего о тебе не говорил…
Ведьма поджала губы, отворачиваясь к конфорке, а я еле сдержался, чтобы не зарычать — кипятила мне голову без зазрения совести.
— …Долго ты еще будешь меня наказывать за то, что не умер этой ночью? — холодно уточнил я.
— Я тебя не наказываю…
— Зато громко сожалеешь. Что с тобой, Даша? Что бы ни случилось — ты недовольна. Что бы я ни сказал — ты огрызаешься. В чем я перед тобой виноват?
— Глеб, ни в чем, — сдалась она.
— Тогда какого черта тебе все не так? — поднялся рывком и в один шаг оказался рядом, вжимая ее в столешницу. — Не можешь меня простить… за что?
— За то, что выбора не оставил…
— Мне его тоже не выдали, — притянул ее к себе за шею. — Я думал, что объяснил.
— Хорошо, прости, — заморгала она, пытаясь вывернуться, но я уже безвозвратно перестал быть терпеливым.
— Не прощу, — из груди рванулось рычание, но я уже не стал делать вид, что это от голода, — если я пытаюсь с тобой говорить, это не значит, что буду терпеть все твои недовольства.
— Глеб, я попросила прощения, — встала на носочки она, выпячивая грудь.
Невыносимо захотелось заставить просить ее прощения по-взрослому. Я уже даже забыл, что запретил себе принуждать ее захлебываться в моем желании, когда вдруг в двери что-то отчетливо поскреблось. Я замер, прислушиваясь, потом потянулся к ручке и выключил газ: