. Когда же пало и Временное правительство, рудники оказались без законного владельца. Однако экспортно-импортные операции остались в их руках: Жюлю хватило дальновидности зарегистрировать свое пароходство в британской колонии Гонконге. Он верно рассудил, что новая власть в стране не захочет ссориться с Великобританией.
В свои 52 года Наталья теперь чаще впадала в приступы депрессии, начавшиеся несколькими десятилетиями раньше после смерти ее первой дочери. В 1916 году, когда скончалась ее старшая сестра Антонина, она страшно горевала – с сестрой они были очень близки с детства. Она убедила Жюля выстроить в Сидеми семейную усыпальницу, где первой предстояло упокоиться ее сестре. Жюль уступил и возвел бесстрастную и бездушную 12-футовую греческую арку с четырьмя массивными столбами и без единого намека на вероисповедание усопших. Должно быть, этой постройкой отец семейства отдал дань своим лютеранским корням, потому что все прочие семейные отправления – венчания, крещения и отпевания – проходили в Успенском соборе. Однако невзирая на эту уступку Наталья по-прежнему поддавалась приступам необузданного гнева.
Меж тем буря зрела и за стенами их дома на Алеутской с бодрым модерновым фасадом. После отречения Николая II началась пятилетка, когда почти ежемесячно к власти во Владивостоке приходила какая-нибудь новая партия, которую немного погодя свергали ее преемники: меньшевики, большевики, умеренные, даже монархисты – все боролись за управление Приморьем. С каждым новым переворотом в город прибывали сторонники новой власти и войска, шли строем от железнодорожного вокзала – или бежали, или прорывались с боями – в центр города. И вновь Транссиб был ключом ко всей русской истории: «стальная лента, – как писал историк, – связавшая Дальний Восток с центром, служила и громоотводом революции»[66]. Железная дорога до Владивостока стала основной артерией гражданской войны.
Сопротивление большевикам делили между собой несовместимые фракции – от умеренных социалистов до крайних монархистов: никто из них не мог договориться ни о политике, ни о стратегии. Лютовали при этом и красные, и белые, хотя многие зверства красных впоследствии заретушировали. И «в отличие от красных, – писал Стивен, – убивавших методично во имя своих высоких целей (классовой борьбы, революции, прогресса всего человечества), белые убивали в дикой ярости на всех и вся, что, по их мнению, уничтожило их дореволюционный мир»