В понедельник утром началось: для начала взяли кровь из вены, потом забежал в палату врач-хирург, делавший мне операцию, получил остаток своего «гонорара», едва взглянул на меня и вынес вердикт: «Ну, скоро выпишем». Конечно, что же меня держать – деньги-то уже получил, нечего койко-место занимать. Потом пришла непосредственно мой лечащий врач А. Надо сказать, что как раз она была получше остальных – тоже брала и деньги, и подарки, но хотя бы лечила одинаково и тех, кто ей их давал, и тех, кто не давал. Осмотрела меня, спросила, как идут процедуры.
– Чудес у нас не бывает, программа лечения заработает, но не сразу. Главное, за сахаром следите.
Тут мама пожаловалась, что сладкую еду дают.
– Ладно, напишу вам 9-й стол.
После завтрака в палату забежала высокая полная женщина и сразу громовым голосом заорала:
– Кто тут? Ты? Почему на перевязку не идешь? Я должна за вами бегать? Ты хочешь, чтобы у тебя дырка загноилась? Быстро на перевязку!
Это была М., перевязочная медсестра. На самом деле, добрая женщина, но в этой больнице ко всем было такое отношение, словно ты лежал тут всю свою жизнь и обязан был знать все больничные порядки. А если чего-то не знал, медсестры тут же принимались орать.
Я поползла на перевязку. С пятницы, дня операции, мою рану даже не смотрел никто, пластырь весь съехал.
– У тебя же еще и диабет! Как с пятницы не смотрели? У тебя же там кошмар, наверное! Надо же, нет, все в порядке, странно.
Странно. Странно, что я вообще еще жива. В «Трех мушкетерах» про кого-то сказали, что у него, видно, душа гвоздями прибита к телу. Подозреваю, что у меня эти две субстанции соединены аналогичным образом. Потому что при моих отеках, диабете и креатинине 1300 выжить можно было только при немедленном гемодиализе, а мне его так ни разу и не сделали. Сначала не было катетеров, потом были выходные. «А если пережила выходные, выживет и дальше», – видимо, ход медицинской мысли был примерно таким. После доброжелательных девочек-медсестер из нашей районной больницы никак не могла привыкнуть, что на меня, с трудом передвигающуюся и туго соображающую, все время орут и погоняют, как скотину.
– Это вы еще Л. не видели, она вам задаст, – стращали однопалатники.
Ну, вот и Л. пришла. Прежде всего заставила меня взвеситься – кошмар, 73 кг вместо моих нормальных 58! И стала учить нас «процедуре». Сначала хотела взяться за меня, но когда я попыталась удержать своими негнущимися сарделечными пальцами трубки, махнула рукой и взялась за маму. Ловкими движениями фокусника она ворочала пакеты и трубки и заставляла маму повторять, а при малейшем несоответствии маминых движений ее требованиям начинала орать. Когда мама (между прочим, закончившая мехмат МГУ), пыталась спросить ее, почему так, а не иначе, ответ был всегда один: «Вы что, хотите, чтобы у нее был перитонит?». Наконец, мама не выдержала и сказала: «Вы что, не понимаете, что мы все в шоковом состоянии? Что мы такие же люди, как и вы, что такое с каждым может случиться?». Но хуже всего были не ее вопли. До понедельника мне заливали один литр раствора, а теперь, в добавление ко всем моим отекам, надо было непременно залить два. «Вы что, не понимаете? Иначе программа не будет работать», – это на мамино робкое: «Может быть, полтора?». Вот тут я поняла, что сейчас реально лопну. Никакие мольбы и уговоры не действовали – Л. стояла и смотрела, пока не залилось все до последней капли. Я тут же со всей возможной для себя скоростью побежала к туалету, где меня основательно прочистило, но все же не лопнула! Принесли обед. Какой уж тут обед! Я еле дышала, не то что еще и есть! Завалилась на кровать, ощущая себя персонажем рассказа Кафки «Превращение» – когда он превратился в жука, завалился на спину и не мог перевернуться.