К среде мы узнали, что, оказывается, все это время мне давали какие-то таблетки. Просто забыли сказать не только о порядке их приема, но и о том, что они мне вообще полагаются. Таблетки лежали в коробочке с моей фамилией в коридоре, пока кто-то из нашей палаты не принес их мне. «Программа» потихоньку начинала работать, отеки спадали медленно, но верно. Жить все еще не хотелось, но я все же начала прислушиваться к разговорам в палате, и даже с некоторым интересом наблюдать, как мама делает мне «процедуру». Она каждый раз пыталась мне показать, что к чему, но сначала я отворачивалась и на ее отчаянные вопли «Учись давай, что я с тобой дома делать буду?», говорила: «А ничего не делай, дай сдохнуть». Потом начала поглядывать вполглаза. Вообще обучение в больнице было поставлено из рук вон плохо. Необходимую для жизни и довольно опасную процедуру заливки показывали один-два раза, все остальное время мы были предоставлены сами себе. Спасались только взаимопомощью: более опытные на первых порах не оставляли новеньких, приглядывали за ними и помогали. Меня в палате осуждали – и за нежелание осваивать процедуру, и за то, что я упорно просыпала первую заливку (мама, устав со мной скандалить, часто утреннюю процедуру делала мне прямо в постели). Л. временно оставила нас в покое, видимо, сочтя свою миссию выполненной.
А в пятницу пришла Машка. За эту неделю, которая прошла после операции (и показалась мне месяцем) я успела понять, что нормальной жизни для меня больше не будет. И, скорее всего, все прежние отношения с людьми, если они, отношения, вообще останутся, радикально изменятся.
– О, совсем другие глаза стали, живые! – Машка обняла меня.
– Да? – удивилась я и стала горячо шептать ей на ухо:
– Здесь ад, настоящий ад! Что такое диабет, я только сейчас поняла – это такая ерунда, это просто как насморк!
Она с ужасом оглядела мой живот: да уж, отеки плюс два литра растворов, плюс здоровенный кусок марли (М. не пожалела бинтов) – полное ощущение беременности на девятом месяце.
– Да ладно, это ерунда. Вес уже уменьшился с 73 до 67 кг, и остальное спущу. Расскажи, как у тебя дела, у Кости.
– Костя завербовался куда-то на работу, далеко ездит, ему совсем некогда.
Я уже понимала (пока неделю лежала, все успела обдумать), что с Костей – все. Даже если бы я не попала вот так вот, как кур в ощип, и то было бы – все. Не любил он меня. И я давно это знала, только сама себя обманывала. А сейчас любой самообман терял всякий смысл. Я надеялась хотя бы на его сочувствие и минимальную дружескую поддержку – зря, как потом выяснилось. Машка принесла мне распечатку из интернета про перитонеальный диализ и книгу Донцовой. Тут до меня дошло, что за всю неделю я даже ничего не прочитала (с тех пор как я научилась читать, такого не было за всю мою жизнь). В голове у меня что-то щелкнуло, и сразу после ухода Машки я взялась за ее распечатку. Началось возвращение к жизни – медленное, долгое и нудное.