Проехав Пролетарский, свернули к кустам лозняка на ночлег. Здесь уже находился один обоз из нашего села, с улицы Слободка. Они заняли, что называется, плацкартные места. Дядя провёл обоз чуть дальше, и там оказались кусты более подходящие для остановки. Но как организовать ночлег? Никаких спальных принадлежностей, одеял, даже обычного сухого сена не было. К счастью, погода была тёплой и сухой и, по-видимому, усталость от пережитого за день взяла своё и мы, кто как мог и где мог, уснули. Утром мать покормила чем-то из взятых в дорогу припасов, но вот чем, как не напрягаю память, не могу вспомнить. Точно знаю, что ничего не варили, костров не разводили, а других источников тепла просто не было. Чем мы питались и во время дальнейших наших скитаний, не помню. То, что пища была скудной, не вызывает никаких сомнений, но это точно была не манна небесная. Скорее всего, довольствовались тем, что находили по дороге, т.е. практически освоили понятие подножного корма.
Утром ни немцев, ни полицаев не было. Не было их и днём. Нас, ребятишек, никуда из кустов не выпускали, да и боязно было – незнакомые места. Старики о чём-то шушукались, что-то решали, расходились, затем опять начинались разговоры, иногда даже очень громкие, образовались какие-то группы со своими разговорами. К вечеру стало ясно, что весь сыр-бор разгорелся из-за того, как быстро надо ехать. Ведь уже целый день стоим и никуда не движемся. Небольшая группа стариков призывала быстрее ехать в Германию: «Я там был в плену в ту войну, там хорошо живут, и мы тоже устроимся. Надо быстрее ехать». Приводились и прочие «доводы» обретения счастья на чужбине. Вторая, более многочисленная и авторитетная группа во главе с дядей Петром Михайловичем, настаивала на том, чтобы от дома не удаляться и если есть возможность, как сегодня, то этим и надо пользоваться. Дядя очень резко совестил желающих без оглядки бежать за призрачным счастьем: «Немцы только и думают о нас, как нам устроить райские кущи». «Надо держаться гуртом, всем вместе. Скоро наши придут!», – таково было заключение дяди на все эти споры. По сути, шла речь о вере или безверии в победу Советского Союза над фашистской Германией, хотя прямо так вопрос, должно быть, и не стоял. Конечно, нашего ребячьего мнения никто не спрашивал, в споры не приглашали, но складывающуюся обстановку, я думаю, мы понимали. По крайней мере, некоторые нюансы ведущихся споров мне памятны. Может быть потому, что я часто был рядом с дядей и его реакцию в более резких выражениях, чем привожу здесь, слышал не от третьих лиц.