Тимка Лапшин обиженно взвыл, Хлебников рассмеялся, Настя хлопнула в ладоши.
– В десятку, Дамир.
И карты опали в темноту искрами петарды, взорвавшейся чуть глубже, чем грань раздела реальности и виртуальности. Дамир закрыл глаза и с бесконечно нежной улыбкой ловил прикосновение падающих сверху несуществующих искр. Технологии рванули так далеко, что специалисты-визуализаторы метапространства могли позволить себе почти любую шутку с пользовательскими ощущениями в рамках закона, а иногда – и за ними.
– Как… догадался?.. – сложно вычленить из возмущенной речи Лапшина алую ниточку смысла, задача под силу только анализатору обсценной лексики, что запикает всю эту красивую тираду в эфире. – У Хлебникова же вообще сачок для бабочек и царапины на теле!
«Я лучше представляю, как ты бьешь гитарой, чем как Хлебников душит сачком». Дамир сглотнул с языка ненужную остроту в духе Заневских и покосился на маленький красный огонек скрытой камеры чуть по диагонали от кровати. Под прицелом. Даже здесь. А воображение, получившее импульс, все-таки попыталось вообразить убивающего Лапшина и убивающего Хлебникова.
Один другого краше, святые предки. Лапшин – глиста в обмороке, тощий, кадык что птичий клюв, русые волосы, стянутые в бардовский хвостик. Вообразить себе, как этот дохляк с гречишными глазами закидывает свою гитару к потолку… Нет. Воистину невозможно. Хлебников – вообще цирк. Биолог такой биолог, совсем не Жак Паганель, скорее Санчо Панса от науки. Маленький, кругленький, рассеянный до жути… И с сачком. Душит. Пфффф.
– Направление голоса Насти, – сдал козыри Дамир. – И твой шорох, Тимка, когда ты ерзал и выбирал карты.
– Музыку надо включать с такими игроками, – прокомментировал Хлебников, но Настя уже свернула приложение на своем планшете.
Новая партия игры отменялась. Парни не протестовали – весь день и весь вечер Настя, светлая искорка в команде, держалась особняком и откровенно пряталась от камер, словно ее подменили на арктически-взрывную смесь юзу и водяных лилий, в один флакон статного историка с Вечностью в глазах вбросили львиную долю волчонка-Жени и недотроги-Риты. А сейчас либо она выгонит их взашей по своим каютам, либо расскажет причину. Лапшин прищурился в темноту. Дамир здесь явно лишний. При этом кавказце любая исповедь превратится в лезгинку на сковородке второго смысла. А потом будет рассказана Рите при очередной попытке «химического соединения» на алых простынях, ночном кошмаре капитана.