После тревоги, дождавшись, когда рассерженный начальник всыплет Гришке по первое число, я, конечно, поддразню его. Гришка нисколько не обидится. Но с тех пор, когда мы с Гришкой хотим посплетничать о ком-то, намекнуть на разные фривольности, мы говорим: «Они встречались по делу Шевченко!»
Да, хорошее было время. Правда, это сейчас я понимаю. А тогда казалось, что это ещё как бы «преджизнь». Стартовая площадка, разминка, репетиция. Мне постоянно не хватало чего-то. То большой трагической любви – у нас ведь с Лёшкой любовь была счастливая. То творчества, потребность в котором ощущалась всегда. То денег, то собственной квартиры. То детей…
– Лидка просит меня продлить контракт, – задумчиво произнёс Гришка за ужином в трактире «Русское подворье».
– Какой контракт? – не поняла я.
– Ну, мы с ней, когда знакомились, договорились, что через полгода расстаёмся, без претензий и мозгокрутства.
– То есть как – через полгода? Ты что, не любишь Лиду? – я даже растерялась.
– Вот они, бабьи штучки, – вздохнул Гришка. – А я думал, что ты – мой, а не Лидкин друг.
Он выглядел действительно подавленным.
– Ну ладно, – спохватилась я. – Так что ты думаешь насчёт контракта?
– Понимаешь, у меня принцип, – отвечал Гришка, поковыряв в зубах. – Я с одной девчонкой больше полугода не встречаюсь. Это такой безобидный вроде срок, когда отношения ещё не успели развиться во что-то бытовое, рутинное… в общем, серьёзное. Когда у обоих ещё есть выбор. А мой выбор сделан давно. Я от Нинки никуда не денусь, у нас пацан растёт, так что…
И Гришка сделал рукой разрубающий жест, словно показывая, что тема закрыта.
– Ну, если выбор сделан, что ты паришься? – спросила я, пожав плечами.
Гришка сник.
– Жалко Лидку, понимаешь, – пробубнил он, опустив глаза. – Мне всегда девчонок жалко. Хоть на всех женись…
То, что он своих баб тридцати с лишним лет называл «девчонками» и, бросая на произвол судьбы, жалел, было так трогательно. Мне захотелось пересесть к Гришке на скамью, обнять его, сказать, что всё образуется и что девчонки найдут своё счастье и без его, Гришкиного, участия.
Но что-то не отпускало.
Может, обида – за Лиду, за «девчонок»? А в какой-то степени – и за себя.
– Слушай, Гриша… А ты вообще любил кого-нибудь? – спросила я.
Вместо ответа Гришка закурил и уставился в окно. Случалось, что он устремлял в пространство пустой, ничего не выражающий взгляд – и застывал, отсутствуя. И было непонятно, услышал ли он мой вопрос, а если услышал, то счёл ли его достойным ответа.