Я брал уроки вокала у неплохого преподавателя, научился интонировать, прочим хитростям, но фальшивить не перестал. Раскоординация слуха и голоса. Это так обидно, что не передать.
Возможно, если бы я стал рок-звездой или оперным певцом, я бы нашёл себя лучше, я бы не заболел, я бы легче и проще воспринимал проблемы, стресс, глупость, хамство… всё, что мешает быть счастливым.
Вряд ли я верю в счастье, но вот когда в конце вечеринки я затягиваю «Чёрного ворона», я как бы напрямую соприкасаюсь с ним. Оно не доброе, не сладкое, скорее сладковато-грустное и пронзительное… Это трудно описать и поверить в реальность и действенность музыки, если «медведь на ухо наступил». Но Толстой воистину был «мусорным стариком», как говорила о нём Ахматова, когда писал «Крейцерову сонату». Ничего чувак не понял или, как говорят на Просвете, «не вкурил».
* * *
Сегодня позвонил Мише. Мы недавно виделись по делу, а теперь я решил выпить с ним кофе. «Почему бы нет?» – подумал я. Я не имел в виду ничего такого. Какого такого, я и сам бы не мог определить. Наверное, логика книги и письма сама толкала на эту встречу, на это шершавое прикосновение взглядов…
Меня окутали страх и стыд. Страх – это боязнь внешнего, врага, который тем сильнее, чем больше он друг. Он давит и разрушает любовью и авторитетом. Ему до мурашек можно проникать в твоё нутро и там бороздить, потому что он в силе, которой ты сам его снабдил.
Стыд – вещество внутреннее. Он очень связан с образом себя, своего тела и всего, что помимо тела есть жалкого и незащищённого в каждом человеке. Это стыд оказаться голым у доски перед всем классом, описаться на виду у всех, разоблачиться в гействе при товарищах, которые иначе как «п…ор» эту часть твою не назовут, будут воротить нос, а скорее всего, дадут по зубам.
Его мимика, знакомая в каждой чёрточке, всколыхивала в сердце воспоминания о том времени, когда мы часами бродили по питерским улочкам и кафе, разговаривая о литературе, Мандельштаме и Николеве, смакуя их строки и житейские обстоятельства, которые тоже часть их текстов и вообще жизни, жизнеустройства поэтов с тонкой фарфоровой оболочкой сердца.
Мне было не по себе, подташнивало от его намёков и желания, его неуёмной страсти покорить, снизойти, обласкать, притирая к простыне ершистые мои вихры.