«БОРЯ СИВЫЙ»
Приятненько, ни прибавить, ни убавить.
Велосипед нашёлся там, где Боря его оставил - на лестничном
проёме у почтовых ящиков между этажами. В 1991 году все ещё были
крепки закостенелые советские устои, по сути все ещё бывшие
вчерашним днём повседневного настоящего. И никому в голову не могло
прийти присвоить то, что тебе не принадлежит, забрать чужое.
Психология была немножечко другой у большинства. Ведь происходи
дело в каком-нибудь 1995, велосипед бы давно подмотали и освоили.
Ищи свищи потом на пункте сдачи металлолома или под пятой точкой
хулигана.
Сейчас же общество только перестраивалось на рельсы новомодной
рыночной экономики со всеми ее достоинствами и недостатками.
Пробовало зарождающуюся демократию на вкус и пока толком не
понимало, что с ней делать, полагая, что не измениться даже ничего,
только «пипл» получит больше прав, свобод и вещички в магазинах
появятся, что показывают в крутых американских сериалах. А у народа
появится деньга, чтобы эти самые вещички покупать.
«Те же штаны, только мотней назад», - припомнил Борис Дмитриевич
слова Горбачёва, доживающего свои последние политические
деньки.
А вообще рынок всегда напоминал ему рыбу фугу - приготовишь
правильно и получишь деликатес на блюдечке поданный. Ошибёшься хотя
бы самую малость - коней двинешь от смертельной дозы
тетродотоксина.
Сама встреча в кабинете Вениамина Бенедиктовича оставила
двойственные впечатления. С одной стороны, Боря собственными руками
похоронил свою толком не начатую карьеру поэта и поставил на себе
крест в мире литературы, все ещё весьма узком и ограниченном
прежними советскими устоями и предрассудками. Угроза писать в стол
и повторить собственную прежнюю судьбу виделась самой что ни на на
есть реальной. С другой стороны, было что-то неладное во всей этой
истории вокруг стиха, что не делало ее столь однозначной и
прозрачной.
«Кучка стихийно возникших фанатов, Олимпийский в июне, передача
авторских прав сынку высокопоставленного местного чинуша...», -
размышлял Борис Дмитриевич, переваривая итоги состоявшейся
встречи.
Ладно, прежний Боря, восемнадцатилетний пацан мог на развод
повестись и переписать лёгкой рукой стих и собственный псевдоним на
отпрыска секретаря Горкома Невминько, но Сивый нынешний много лет
занимался бизнесом и знал, что от предложения Жабы веет
дерьмом.