в спасительную плоть,
чтоб к берегу другому править плот,
толчком ноги от берега отчалив.
И очистил свою территорию
И очистил свою территорию:
блуд и гнев, и печали изгнал,
но написана наша история, —
как со дна океана достал
из потемок души под условия
сей победы – тщеславие, гордость,
и они, будто в доску вколоченный гвоздь,
что в сучок, в этот мелкий изъян попадая,
разрывает на части.
В глазе брата увидев сучок,
поспешишь указать, обличая.
Отступи, лицемер! – твой зрачок,
как бревно, деревяха пустая.
Заколотишь ты насмерть изученный грех,
на поверхность его не пуская,
но глядит на тебя из глубоких прорех
страшный враг всех затворов и дальних
пустынь, неустанных молитв, послушаний,
он – как ты – незаметен и тих.
Наполнили душу мою слезы
Наполнили душу мою слезы,
как небо бесчисленные звезды…
Что мог поправить, изменить, —
теперь уж поздно.
Как будто выпиваю Ковш,
украшенный камнями,
кáк драгоценна ложь,
упрятанная в яме
души. Признаться в ней
при жизни – «я, мы,
Единый, верую» – верней,
отгородиться частоколом слов,
разнится с тем, как пить потом придется
ту горькую водичку слов
за то, что покаяние мое
у слов остановилось
пока условная ко мне
свершалась милость,
и я, пьянея, будто бы во сне
на волю отпускался с миром,
и в Ковш, сияющий на высоте,
Конец ознакомительного фрагмента.