Фурия лукаво улыбнулась.
– Она занимает место выше, чем ты. И в ней есть нечто, чего ты боишься.
Это меня ошеломило. Юлия была патрицианкой. Но бояться ее?.. А потом я вспомнил, чего боюсь в Юлии: я боялся ее дяди, Юлия Цезаря.
– Продолжай, – кивнул я.
– О, ты хочешь, чтобы тебе предсказали особенную судьбу?
Теперь улыбка Фурии стала откровенно ехидной. Она собрала свои вещицы, вернула их в чашу и закрыла ее, а потом убрала поднос.
– Очень хорошо. Но помни, ты сам этого потребовал.
Женщина уселась поудобнее, и лицо ее стало бесстрастным, как лицо азиатской жрицы.
– Дай мне подержать что-нибудь, что принадлежит тебе. У тебя есть то, чем ты давно владеешь?
При мне, не считая одежды, был только маленький кошелек, сандалии и кинжал, который я обычно носил в ненадежные времена. Я вынул кинжал.
– И что это даст?
Глаза Фурии зловеще засверкали.
– Идеально. Мне не придется пускать в ход свой нож.
Это прозвучало пугающе. Она взяла кинжал и мгновение сжимала его рукоять.
– Ты убивал им.
– Только чтобы спасти собственную жизнь, – сказал я.
– Тебе не нужно передо мной оправдываться. Меня не заботит, убил ли ты им собственную жену или нет. Дай мне правую руку.
Я протянул руку. Гадалка взяла ее и долго вглядывалась в мою ладонь, а потом, не успел я ее отдернуть, полоснула кончиком клинка через подушечку у основания большого пальца. Клинок был таким острым, что я не почувствовал боли – лишь во всем моем теле отдался легкий удар, как от оборвавшейся струны лиры. Я попытался выдернуть руку.
– Сиди тихо! – прошипела Фурия, и меня как будто пригвоздило к месту. Я просто не мог пошевелиться.
Женщина проворно провела клинком по своей ладони, а потом соединила наши руки так, что между ними была рукоять кинжала. Костяная рукоять стала липкой от крови.
Я почти утратил способность удивляться, но все-таки Фурия удивила меня еще больше. Она подняла свободную руку к вороту своего платья и рванула его, обнажив левую грудь. Грудь была крупнее, чем я ожидал, даже для такой пышной женщины – полная и слегка свисающая. В полумраке белизна ее плоти почти светилась на фоне черной ткани. Гадалка потянула к себе мою руку и прижала обе наши ладони и кинжал к теплой податливости своей груди.
На мгновение у меня мелькнула полубезумная мысль: «Это куда круче потрошения священной свиньи!»