А утром он вставал и уходил из дома.
Толстопузый хозяин уже спешил к ним с кувшином в одной руке —
они были очень похожи, пузатый кувшин и разъевшийся хозяин — и
посеребренным кубком в другой. Такой же кубок стоял рядом с
Эльпистиком. Предназначалась дорогая посуда только для дорогих
гостей, то есть для тех, которые не попытаются сунуть кубок за
пазуху и втихомолку удрать с ним. Легкий ветерок, прохладный и в то
же время пропитанный ароматами жарящихся туш, обдувал разгоряченные
лица, мясо показалось Амфитриону неожиданно вкусным, а вино —
отнюдь не таким дрянным, как предполагалось вначале; он устроился
поудобнее, шум таверны и повседневные заботы странным образом
переплелись, смешались и отодвинулись куда-то вниз — здесь, на
возвышении, в искусственном одиночестве, Амфитрион действительно
почувствовал себя ближе к небу и еще подумал, что рыжий Эльпистик и
впрямь выбирает лучшие места, будь то в бою или в таверне…
Только тут он заметил, что Трезенец уже давно что-то ему
рассказывает, и заставил себя сосредоточиться на собеседнике.
— И вот что я тебе скажу, дружище, — Эльпистик понизил голос,
как ему казалось, до шепота, только шепот этот вышел весьма и
весьма громким. — Боги к нам явно благоволят! Понял?
— П-понял, — качнул тяжелой головой уже слегка захмелевший
Амфитрион. — Боги к нам благоволят! А… а почему ты так решил? К
прорицателю ходил, что ли?
— Да ты вспомни наш поход! Все битвы одна в одну! Хвала,
конечно, Аресу, но и мы с тобой не плошали! Потом — колодцы, когда
надо, попадались, и никто туда гнилого мяса не кидал; перебежчики к
нам валом валили, эта, как ее… Комето, дочка басилея Птерелая, в
тебя влюбилась по уши, и весь Тафос нам как на ладошке… у-у, гнездо
пиратское, правильно мы его!..
— А я ее потом убил, — хмуро отозвался Амфитрион, тщетно пытаясь
вспомнить лицо тафийской царевны Комето. Крик ее помнил, когда
лезвие меча без привычного сопротивления погрузилось в мягкий
женский живот, кровь на белом пеплосе тоже помнил, а вот лицо
почему-то не вспоминалось.
Никак.
— И молодец! — обрадовался Эльпистик, увлеченно размахивая
бычьей костью. — Я еще Панопею говорю: слышь, Панопейчик, а
Амфитрион у нас молодец! Правильно, мол, понимает — Тафос теперь
все равно наш, никуда не денется, а отцеубийцу эту, змею тафийскую,
не домой же везти?! Боги твою руку направляли, друг мой, истинно
боги…