Вечером вернулся отец. Мы с матерью
ждали его. Остальных детей отправили по комнатам. Николай обнял
нас.
- Ты жив! Ты жив! – повторяла
маменька. – А нас тут чуть не захватили…
- Знаю. Ах, душа моя. Само
милосердие Божие спасло нас. Всё позади, позади…
Зимний дворец гудел от разговоров.
Людей стало ещё больше, чем было днём. В седьмом часу вечера
родители, бабушка, великий князь Михаил и я в ненавистном мне
голубом мундире с голубой лентой через плечо, подъехали к дворцовой
церкви.
К нам навстречу с крестом и святой
водой вышел митрополит Серафим. Служба была быстрой. Все устали.
Николай и Александра стояли на царском месте на коленях и тихо
повторяли слова молитвы. После слов хора «многие лета», они
посмотрели друг на друга и увидели на глазах друг друга слёзы.
Ночью начались аресты, многие
мятежники приходили и сдавались сами. Николай проведывал жену,
которая легла, окружённая детьми. Он сказал, что Милорадович
скончался, называл ей фамилии арестованных, а она всё не верила. В
этот момент внимательно всё слушал только Александр, единственный
не спавший из детей.
Медленно наступал серый рассвет.
Декабристов казнили в июле.
Император до сих пор находился в сильном стрессе. Так, он писал
матери в эти дни: «…у меня прямо какая-то лихорадка, у меня
положительно голова идёт кругом. Если к этому ещё добавить, что
меня бомбардируют письмами, из которых одни полны отчаяния, другие
написаны в состоянии умопомешательства, то уверяю вас, дорогая
матушка, что одно лишь сознание ужаснейшего долга заставляет меня
переносить подобную пытку».
Дворяне же вовсю обсуждали личность
нового государя. Говорили, что его брат, Александр I в первые дни
своего царствования выпустил всех политических узников, а он-де
начал с тюрем и казни.
Вспоминали и о том, как вёл себя
Николай, будучи великим князем. Однажды он разругал офицера
лейб-егерского полка В.С. Норова и, стукнувши ногой по земле,
обрызгал его грязью. Норов, а затем и все офицеры полка подали в
отставку. За это их перевели всех в простые армейские полки. На
учении Николай чуть было не схватил офицера Самойлова за воротник.
На что тот ему ответил: «Ваше Величество, у меня шпага в руке».
Николай отступил, но после мятежа дважды уточнял, не замешан ли
Самойлов. Тот не был участником, иначе участь его была бы
незавидна. Норов же оказался членом тайного общества, был арестован
и осуждён на каторжные работы. Государь не желал никаких насмешек,
никакого юмора в его адрес даже от родных братьев. Так, он писал из
Петербурга в Москву: «…Я получил сегодня после обеда твоё письмо,
любезный Михайло, и благодарен тебе весьма за оное, но не за «Ваше
Величество». Я не понимаю, что тебе за охота дурачиться; а ещё
менее понимаю, как можно в частном письме, разве в шутку, себе
позволить с братом выражение, которое походит на насмешку. Я прошу
тебя серьёзно переменить этот тон, который меж братьями вовсе не
приличен. Оставайся в Москве, покуда матушке угодно или жене твоей
нужно будет…Твой навеки друг и брат Н.» Впрочем, надо отдать
должное Николаю, – он мог и награждать. Так, заболевшему
придворному историку-консерватору Карамзину он дал 50 тысяч рублей
на лечение и снарядил целый фрегат для его поездки за границу. Для
своих людей, он в принципе, не жалел ничего.