Волк, который защищает свою стаю, опасен, особенно когда
вынужден выйти на охоту в незнакомые земли, чтобы прокормить ее. Но
он не уходит слишком далеко, идут все. Одинокий волк, который
отбился от стаи, потерялся или смотрел, как его семья проиграла в
страшной борьбе с голодом, — не просто опасен. Он сравним с
умалишенным человеком, для него нет границ и запретов, у него почти
нет смысла даже защищать себя. Он становится злее каждый раз, когда
на его зов никто не отвечает. Злее и безрассуднее.
У Хюрбена не было даже городских стен.
Незапертая ставня качнулась с едва слышным скрипом, я с ужасом
взглянула на открытое окно. Дверь в дом тоже никогда на замок не
закрывала, брать у меня было нечего, а если и залезут, так пускай,
может, оставят чего из жалости. Однажды даже сработало — нагадили в
углу. Тетушка опять же поесть принесет, хотя ее-то ни один замок не
остановил бы, она скорее приняла бы запертую дверь за приглашение
поскорее узнать, что я за ней вздумала скрывать. Не то чтобы я не
могла ничего купить, просто не видела необходимости, все равно
скоро замуж, в чужой дом, а то старье, в котором мы с братом
выросли, даже за приданое выдать не получится, разве что насмешить.
От мысли о замужестве меня передернуло, но она помогла мне
очнуться.
Вой приближался. Показалось, что источник его был уже прямо на
нашей дороге. Если не под моим окном, то точно недалеко, всего в
паре-тройке домов южнее. Лес там редкий, недалеко до нового тракта,
для зверя так вообще не путь. Деревья облезлые, живности мало,
распугали всю. Неужели так оголодал, чтобы по дороге и прямо в
город? Это же насколько он озвереть должен был, чтобы настолько
страх потерять?
Я подбежала к окну и поскорее закрыла его. Показалось, или в ту
же секунду на дороге мелькнула серая тень? Я сдвинула щеколду и
отступила. Лишь бы не учуял мой запах, пусть идет себе мимо.
Живность была почти в каждом втором дворе, было чем поживиться и
без моих косточек. В сознании упорно стучала мысль, что я слишком
много времени провела вчера днем в лесу. Уж не по моим следам ли он
сюда пришел. Не по мою ли душу.
Все собаки стихли, не рисковали больше подать голос, не смели
высунуться из будок. Настоящему голодному волку они не противники,
особенно те, которых держали на привязи: развернуться будет негде,
убежать некуда. Бедняги, подумала я, вот уж кому совсем не оставили
выхода: и будку на щеколду не закроешь, а трусливые хозяева домой
не пустят, побоятся даже дверь приоткрыть.