– Успокойся, Ефим. Ты ведешь себя странно.
– Почему, скажи мне, почему «жертва долга» погребена рядом с Чайковским?!
– Фима, ничего уже нельзя сделать. Мальчик умер и, слава богу, обрел покой в земле.
– Нет уж, постой! «Не хуже, чем у других» – это не хуже, чем у кого? У Достоевского, прости его господи?!
– Ефим, порадуйся – у тебя случился непроизвольный выходной.
– На кладбище, Соня, на кладбище!
Краем уха Ася слышала отголоски родительских реплик, но лишь очень краешком. Она уже нырнула в Дузино письмо.
30/I 1923 г.
Киев
Дорогая Ася! И нахал же я. Вот уж сколько времени, как получил твое письмо, а все не отвечаю. В самом деле, когда уезжаешь, кажется, что письмам конца не будет, а когда к делу приходит – пасуешь. Отчасти это можно оправдать: мы ведь занятые люди! По крайней мере о себе я сказать могу, что когда уж имею свободную минутку, то хочется употребить ее скорее на театр или, так сказать… как бы это выразиться… Ну, ты понимаешь, о чем я. Вот на это, а не на письмо.
А занят я здорово. Праздник ли, будний ли день, я ловлю каждую минуту и рассчитываю каждый час.
Собирался к вам на Рождество. Очень хотел увидеться с вами. Пришлось отложить. Уж весной или летом обязательно свидимся.
Я бы солгал, если бы сказал, что скучно провожу время. Не реже раза-двух в неделю бываю в театре. Встречаюсь с девушками, занимаюсь, почитываю, общественной работе уделяю не один час времени.
Но от такого распыления толку не будет. И все на душе как-то не то… Вечно царапающие коготки чувствуются. Ты поверишь, на встрече Нового года, когда я безумно, казалось, был весел, я в тоже время осязал какую-то тяжесть, угнетение. И если бы ты меня отозвала в разгар моего веселья и спросила: «Тебе весело, Дузя?», я бы ответил: «Да, но…» Вот это «но» – это скребущие коготки… И никак не изгонишь, не изживешь их…
Иногда это называют это «метафизикой».
Ты спрашиваешь, с кем встречаюсь я? С людьми, тебе незнакомыми. И как раньше – сегодня здесь, а завтра там. И даже еще хуже…
Ася насторожилась. Что означает это «хуже»? Неужели Дузька скатился до… продажных женщин? Не может быть. Ася поежилась и представила себе, как это могло выглядеть. Под тетрадью по немецкому как раз пряталась «Яма» Куприна. Они с Лёлечкой читали ее по очереди и, конечно же, в великой тайне от родителей. Ни один из них «Ямы» в руках не держал, но от киевских бдительных родственников хорошо знал, о чем она. И что же, Дузька пошел покупать любовь? Неужели мужчине так нужно быть в женщине? Ее плоть манит его столь настойчиво? Или здесь нужно придумать какой-нибудь другой оборот? Ася не знает таких слов, Ася невинна.