– Настасья, ты гений, – льстиво пробормотала я. – Немедленно отдай нож.
– Нож? Тебе?! – подскочила ко мне вплотную подруга. Я мысленно поклялась никого никогда больше не утомлять отвлеченными от насущных человеческих нужд разговорами. – Колбаса где? Я у нее поесть прошу, а она чушь несет. Чем больше в мире добра, тем больше, видите ли, зла!
Мне удалось быстро ее успокоить. Колбаса для этого доктора – лучшее лекарство. А тут на мое счастье в холодильнике окорок случился.
После очередного вялого ужина Измайлов не замаскировался под газетой, а превозмог тяжесть собственных век, будто доказывал, что они не связаны напрямую с желудком, и спросил:
– Поленька, ты ничего не слышала о Косареве?
Я даже с ответом запоздала – настолько отвыкла за последние дни от всех вопросов, кроме одного: «У тебя, надеюсь, все хорошо, детка»? Потом радостно зачастила:
– Конечно, слышала. Кто же о нем ничего не слышал, Вик!
– Я по-стариковски как-то выразился, – закокетничал полковник.
При чем тут возраст определить было невозможно. Вик явно нуждался в моральной помощи. И я ее охотно оказала:
– Знаешь, временами кажется, будто тебе мои двадцать пять, а мне твои сорок пять. Я такого напряга, как у тебя, не вынесла бы. А что, и до Косарева очередь дошла?
– Детка, пресловутой очереди на прием к судьбе не существует.
– Врешь, Вик.
– Ну, у каждого свое мнение. Твое дело журналистское. Кстати, допустимо ли добавить, творческое?
– Убью!
– Это ты мне, убойщику со стажем? За что, впрочем, и люблю.
– Полковник, прекрати томить журналистку.
– А вот журналистика тут совершенно ни при чем. Я заговорил с тобой о Косареве, как со…
– Со сплетницей.
– Ты сказала. Не обидишься? – засмеялся он. И вдруг горько упрекнул: – Поль, не притворяйся. Будто мало ты со мной, с подругами, да с половиной города сплетничаешь.
– Сам такой, – гордо ответствовала я. – Все ваши расследования на три четверти есть собирание сплетен о жертвах и подозреваемых. И то, что вы называете сплетни фактами, ваша проблема.
– Невысокого же ты о нас мнения, – вздохнул Вик и мученически прикрыл глаза.
Подозреваю, чтобы подремать пару минут. Я воспользовалась паузой в нашей содержательной беседе и принялась лихорадочно соображать, чтобы соответствовать присвоенному мне Измайловым званию всезнайки. Если Вик заговорил о Саше Косареве, значит, либо тот кого-нибудь, либо его кто-то убил на святках. Именно тогда, когда я принципиально, вопреки традиции свожу общение к минимуму, прекращаю суетиться и, в сущности, ненадолго очеловечиваюсь. Какое безобразие! Уж с этакой-то новостью друзья – приятели могли бы пробиться через все условные заграждения. Хотели посмотреть на мои корчи, когда до меня до последней дойдет нечто сногсшибательное? Уже не получится, спасибо Виктору Николаевичу. Кстати, его обращение ко мне означало, что убойщики в теснейшем и темнейшем тупике. В иных ситуациях полковник о делах своих праведных молчит, как неродной.