– Заманчивое предложение, – задумчиво протянула я, разочарованно глядя на родительницу.
Мне было горько и обидно. Да, за последние две недели мы с мамой стали ближе, но она до сих пор не знала меня настоящую. И если такое можно было простить Ворону, потому что, по факту, он мне чужой человек, то женщине, которая дала мне жизнь, я не могла и не хотела этого прощать. Быть может, если бы она удосужилась объяснить мне свою просьбу, быть может, если бы я характером пошла в неё, – я бы и подумала помочь ей добиться желаемого. Но ничего из этого не было. И больше всего в жизни я бы не хотела быть похожей на мать. Нет, я не хочу!
И теперь, кажется, я готова понять Ворона, почему он ненавидит мою мать, да и меня заодно с ней.
– Прошу, доченька, – состроив жалостливое выражение лица, прошептала родительница, сложив руки в молитвенном жесте.
Я чуть не скривилась. Боже, какая наигранность. Какая мерзость.
– Я подумаю, – надменно солгала я, и выдернула свою руку из её захвата.
Находиться дольше в этой комнате, в обществе матери у меня не было никакого желания, поэтому я пулей вылетела оттуда. Правда, оказавшись по ту сторону столовой, я резко затормозила, боковым зрением заметив возле стены чью-то фигуру. Ворон стоял опершись спиной о стену и скрестив руки на груди. Взгляд его был полон ненависти, а кривоватая усмешка не сулила ничего хорошего ни мне, ни моей родительницы. Без сомнения, он бы не поверил мне, если бы я пожелала сейчас начать оправдываться и заверять его, что помогать матери не собиралась. Ворон с самого начала поставил нас с нею на одну ступень, поэтому что-то изменять не было смысла.
Я всего на долю секунды задержалась рядом с ним, а уже в следующее мгновение бежала по лестнице в свою комнату. Завтракать мне больше не хотелось. Наоборот, тошнило от всей ситуации и от себя самой в частности. Что-то этот год у меня задался как-то неудачно. С одной грязи меня окунули в другую. И я не видела всему этому конца. Ведь даже если бы я уехала из этого дурдома на следующий день, то не факт, что мать или кто-то ещё не стал бы меня донимать на расстоянии в сотни километров.
Я устала. Устала бороться и доказывать каждому, что я не являюсь тем человеком, каким они меня представляют в своём больном воображении.
Вниз я спустилась только спустя минут двадцать. Это время мне понадобилось, чтобы окончательно успокоиться и вернуть себе трезвость ума.