Да что тут с ними со всеми такое? Может климат местный так
влияет?! Заметив мое озадаченное выражение лица, милицонер
счастливо рассмеялся:
- Ну, я вижу с Гумаром ты уже познакомился! Очень интересный
товарищ! - а потом вздохнул. - Короче, работать надо... Съезжу в
Букчу, потом в Петриков - может быть, с Антониной побеседовать
получится, ну и с этими, пьющими... Протрезветь за ночь они должны
были. Ещё увидимся!
Соломин помахал мне рукой и заторопился к желтому жигуленку. Всё
говорило в пользу того, что, какая-то история их с девочкой Ясей
всё-таки связывала. Тем более - с чего бы ей оставаться тут, в этих
дебрях еще на целый год после окончания школы? Девочка вроде как
была умненькая и живая, по-французски вон шпрехает... Почтальон -
работа мечты, серьезно?
Или я надумываю? И вообще - какое мне дело до личной жизни
Соломина? Мне работать надо, там ребята из ЧВК зависли по тексту
как мухи в сметане: один только-только чеку выдернул из гранаты, да
так и застыл, бедный. Второй - автомат перезаряжает... Уже два дня
никак перезарядить не может. Непорядок! Надо парней выручать...
Желтый милицейский жигуленок лихо выбив из-под колес гравий и
дорожную пыль вырулил на дорогу. Я повертел головой по сторонам,
побренчал монетками в кармане и пошел в сторону магазина: если я
чего-то понимаю в полешуках, одним мясом с мясом сегодняшний день
не ограничится! Помимо мяса с мясом полешуки еще любят алкоголь с
алкоголем, это мне совершенно точно известно! Ситуацию осложняло
только то, что с алкоголем я в последнее время отношения не
поддерживал. Ну, почти.
***
К Петровичу один за другим в калитку стучались местные деды. Они
рассаживались в саду, на лавочке и табуретках, и ждали своей
очереди, беседуя о том о сём.
Петрович их брил - опасной бритвой, и стриг - устрашающего вида
ножницами и механической машинкой. Я сидел в своей комнате перед
открытым окном и лупил по клавишам "Москвы", заполняя листы бумаги,
проложенные копиркой, кривоватыми буквами машинописного текста.
Огромная глиняная кружка с заваренным травяным сбором и блюдечко с
печеньем скрашивали писательский труд, а разговоры бреющихся дедов
отвлекали от писанины. На самом деле - слушал я их с удовольствием
и дивился: они обсуждали преданья старины глубокой как нечто само
собой разумеющееся! Для человека, рожденного на исходе двадцатого
века байки про пятидесятые или шестидесятые годы казались чем-то
невообразимо далёким. А если речь шла про годы НЭПа или там -
репрессии тридцатых, то тут и вовсе впору было вспоминать
неандертальцев с кроманьонцами.