Любую консерву, да ещё с такой голодухи, он бы смолотил вместе с
тарой, но эту даже не решился открыть — донышки банки вздулись с
обеих сторон. А ботулизм — штука такая, крайне опасная для
здоровья. С хлебом дела обстояли не лучше. Сквозь мутный целлофан
проглядывал такой микромир, что оптимальным решением было его
отложить от греха и не трогать совсем. Даже руками.
Последней надеждой оставался маленький холодильник, сиротливо
притулившийся в уголке. Может быть, там чего съестного
найдётся?
Эдик без задней мысли присел напротив, потянул на себя дверку… В
нос шибануло, как не смог бы вдарить и Штерк своим кулачищем.
— Твою же мать! Буэ-э-э-э…
Эдика буквально отшвырнуло назад, и он сам не понял, как
приземлился в центре комнаты, пребольно приложившись пятой точкой
об пол. Глаза заслезились от мерзостного запаха гнили, тошнотный
спазм сковал горло тисками, дыхание перехватило напрочь. Не
вырвало, только потому, что было нечем.
Что там завонялось, Эдик благоразумно не стал выяснять, зажал
нос ладонью и рванул по направлению к выходу. Дверь захлопнулась,
отсекая немыслимый смрад, но отдышаться удалось лишь минут через
десять. А паскудное послевкусие ещё долго оставалось на языке,
вызывая обильное слюнотечение.
«Одно хорошо — есть расхотелось».
Эдик с омерзением сплюнул в сторону и побрёл к бане. В доме,
после казуса с холодильником, оставаться было немыслимо.
К тому времени лагерь уже окутала ночная темень, вовсю
надрывались сверчки и цикады, от реки тянуло промозглой сыростью.
Эдик зябко поёжился, с сожалением вспомнив вечера в Альдерри.
… Уютное мягкое кресло с синей обивкой, разносолы на длинном
столе, в пасти камина пылает животворный огонь. Аларок в своей
обычной манере листает научный трактат и задумчиво потягивает из
кубка выдержанное дорнийское. Респектабельный Стор Эровар сверкает
золотыми бирюльками в бороде и степенно обсуждает с Блассом
хозяйственные дела. Суетится неуёмная Нилда, окружая домочадцев
заботой. Верный Штерк с аппетитом доедает вторую или третью баранью
ногу…
— Господи, как мне вас всех не хватает, — печально вздохнул Эдик
и открыл дверь в предбанник.
Здесь пахло не в пример приятнее. У бани, даже нетопленной, свой
аромат. Нотки дыма, хвойные оттенки живицы, отголоски пересохших
листьев дубового веника. Или берёзового, разницы нет. Всё это
переплеталось в невероятную, непередаваемую смесь — дышишь и
надышаться не можешь. А уж если печь затопить…