– За нас! – подхватили все.
После Дежан взялся за картоны. Сутин придвинулся к нему и стал наблюдать, как ловко летает карандаш в руке Анжа. Художник удивительно точно изобразил лицо Саши, чуть схематичнее очертил плечи, фигуру. Он вел четкие контуры и при этом практически не отрывал карандаш от бумаги. Едва завершив пробный эскиз, подхватил новый лист картона. На рисунке Архипенко уже предстал в камзоле с кружевным позументом и длинной шпагой на перевязи. Правая рука сжимала подзорную трубу, левая покоилась на рукояти кремневого пистолета, наискось воткнутого за кушак. На голове красовался английский парик с завитыми буклями.
– Классика! – похвалил Архипенко. – Да, пока мясо не готово, мы тоже займемся делом. Ксаверий, ты собирался лепить? Тогда пойдем за глиной. Андрей, поверни вертел.
Скульпторы удалились. Анж потыкал ножом в мясо и посильнее раздул угли.
– Мы как… люди в пещере, – улыбнулся Хаим.
Он уже немного привык к обществу Дежана. Вынул из костра обугленную щепку и без спроса взял один из чистых картонов Анжа. Тот промолчал: ему нравилась непосредственность Сутина. Дежан знал, что ранее судьба крепко избивала Хаима. Лишь переехав в Париж, этот смешной человек обрел толику душевного покоя. В Сутине наблюдалась странность: добряк был неравнодушен к виду подгнившего мяса. И с пугающим правдоподобием рисовал разлагавшуюся червивую плоть. Он сторонился незнакомых людей, избегал дружбы с кем-либо. Тщедушный белорусский еврей из многодетной семьи, Хаим познал нищету и унижения. Сама жизнь означала для него мучение. Здесь же его поддерживали, как могли, Модильяни и Жакоб, Кикоин и Кремень. Вот только с Шагалом не сошелся. И не упускал случая насолить земляку – так, по-мелкому, потому что на настоящее зло не был способен.
Хаим с трудом выражал мысли, частенько переходил с плохо знакомого русского на идиш. А по-французски и понимал-то с трудом, отчаянно стыдясь своего косноязычия и произношения. При всем этом он был бесспорно талантлив; знакомые недоумевали, откуда только у него взялся сильный дар живописца. Приятели из «Улья» и «Бато-Лавуар» жалели Хаима, подкармливали, делились деньгами. Он крепко пил, ел всё, что попадется, а потому часто маялся животом. Сейчас для него был настоящий праздник.
Скульпторы вернулись. Архипенко нес оловянные миски, а Дуниковский – увесистый кусок глины на квадратной дощечке.