Феофан. Водку пьете, грешники, сатану тешите? Потеха, ей-Богу, до чего они эту водку любят!
Василиса Петровна выпивает стаканчик, стараясь это сделать незаметно, Яков также пьет.
Яков. Нет, Феофан, слаб ты. Слушаю я тебя месяц, а нет у тебя настоящих слов; так словно в животе бурчит, а не слова. Эх, разве так обличать надо? – петь надо! Каждое словечко чтоб в самое живое место било, чтоб как заплакал человек, так до самой смерти и не отошел бы! Тоскующие надо слова, а ты что! Рычишь, как пес на цепи. Ты меня пронзи, а лаять-то, милый, всякая собака еще вперед тебе даст!
Василиса Петровна. Барабан турецкий…
Незаметно выпивает еще рюмку.
Феофан. Что такое? Да ты меня настоящего видал?
Яков. А какой ты настоящий?
Феофан. А такой! Надо, чтоб запой у меня случился, вот какой.
Яков. А так не можешь?
Феофан. И так могу. Но только без настоящего заводу я очень милослив, очень я милослив, да. Я грешника-то люблю, когда я без настоящего заводу, вот в чем главное происшествие. Грешник, я тебе скажу, братец ты мой, – душевнейший человек; – да я за самого паршивого грешника, давай мне гору золота, и ту не возьму! Кто меня кормит и поит? – грешник. Кто душу мою лелеет? – грешник же (прослезился). Да я за грешника тысячу праведников отдам! Что праведник – от него, как от козла: ни шерсти, ни молока, а ты мне грешничка дай, я тебе в ножки поклонюсь!
Василиса Петровна. Заблаговестил.
Феофан (воодушевляясь). У меня, братец ты мой, нюх есть. Я как нюхну носом, так все насквозь понимаю. Ты думаешь, я не вижу, чем тут пахнет? Вижу. Эй вы, дщери вавилонские, винопийцы, блудницы, тати нощные, воры дневные, человекоубийцы. Чем тут пахнет, сознавайся!
Тихонько открывая дверь, входит Кулабухов, прислушивается с крайний любопытством. На нем, вместо старого пиджака, довольно приличный сюртучок.
Маргарита. Ох, да и страшный же ты черт! Яшенька, что он, шутит?
Яков. Шутит. Глядите – смотрите: сам Кулабухов господин.
Кулабухов (выступая). Так, так, пророки, да! Очень, очень поучительное зрелище. А как ты смеешь тут орать, а где такое правило, где такой указ сената? Ага!
Феофан. Это ты, сыч? Вот я ж тебя сейчас напугаю.
Кулабухов. А – а, меня? Нет, меня не напугаешь.
Чинно садится, сложив руки на тощих коленях и с ядовитой невозмутимостью смотрит на Феофана.
Маргарита