Я собираюсь развить эту мысль дальше, но замечаю, что уголки рта у девчонки опустились, и она вот-вот заревет. Я лихорадочно собираюсь с мыслями – нужно как-то исправлять свою оплошность. Зачем мне понадобилась эта дурацкая честность? Навязываю свою меланхолию ребенку.
Но Оля не успевает заплакать.
– Смотри, – возбужденно кричит она, – смотри!
Пакета на дереве уже нет. Он свободно парит в воздухе. Вот он уже над магазином. Вот он уже взмыл выше соседнего дома. Вот он уже скрылся из виду.
– Видишь, – говорю я, – ему уже не грустно. Разве можно грустить, когда ты летишь высоко-высоко и оттуда видишь весь мир?
В некоторой растерянности и задумчивости мы смотрим на дерево, на котором минуту назад был пакет.
– Пакет улетит далеко-далеко, увидит там маленькую девочку и с ней подружится, – говорит Оля.
Да, дружок. Как знать: возможно, и в самом деле нашему приятелю повезет больше, и он где-то найдет людей.
Оли уже нет на кухне. Я тихо подхожу к двери ее комнаты.
– Давай, – обращается Олечка к своему медведю, – давай я была грустный пакет, а ты веселый пакет. И мы летели вместе по небу.
– А давайте я был вороной, – осторожно вступаю я в игру. – И мы летели все вместе.
Оля-пакет и медведь-пакет радостно соглашаются.
И вот мы втроем летим по небу. И нам совсем не одиноко и очень весело.