– Тебе может повстречаться мужчина, который совсем не будет ужасным, – ответил Эдмунд бесцветным тоном, разрушившим ее сокровенные безумные мечтания. – Возможно, ты отыщешь родственную душу.
Джорджиана глубоко вздохнула и мысленно сосчитала до пяти.
– Кем бы он ни был, он увезет меня куда-нибудь… – В отдаленное место, где некому будет порицать его странный выбор. Или населенное людьми настолько странными и дикими, что за своими недостатками не будут замечать ее собственных.
– Есть и другой выход. В таком случае тебе всего-то и нужно сделать, что отклонить все предложения, – снисходительно объявил Эдмунд, – вернуться в Бартлшэм и доживать дни старой девой.
Старой девой! Как ненавистно ей это слово! Девственница звучит куда лучше. Девственница чиста и неиспорченна, в то время как старая дева являет собой… высохшую оболочку, в которой некогда теплилась жизнь.
– Если бы ты провел здесь хоть какое-то время после того, как умер мой отец, не делал бы таких глупых заявлений. Наше поместье унаследовал зануда кузен, он позволил нам прожить дома только один год – до окончания траура. Уехав в Лондон, мы не сможем вернуться. Остается или выйти замуж за незнакомца, или…
О нет. У нее на глаза навернулись слезы, а ведь она дала себе слово, что не будет плакать. Только не перед Эдмундом. Она отвернулась и несколько раз полоснула по камышам кнутиком для верховой езды, чтобы успокоиться. Потом выпрямила спину и снова повернулась к Эдмунду.
– Послушай, я, конечно, не ценный приз на ярмарке невест, – продолжила она голосом, который почти не дрожал, – я не наследница, и титула у меня нет, но я не буду вмешиваться в твою жизнь, как обычно поступают жены. Можешь оставить меня здесь сразу после свадьбы и вернуться в Лондон. Я не стала бы даже отнимать у твоей матери права ведения домашнего хозяйства и не расстраивала бы ее, пытаясь перещеголять на местных праздниках. – Джорджиана при всем желании не смогла бы этого сделать, поскольку просто не знает как. Но и позорить Эдмунда, шатаясь по землям графства, точно сорванец, как поступала в прошлом, она бы тоже не стала, ведь с тех пор набралась ума-разума. – Я буду держаться от всех подальше, клянусь!
Он смотрел на нее, кажется, целую вечность, но она так и не смогла понять, о чем он думает. Должно быть, ни о чем хорошем, поскольку выражение его лица снова сделалось жестким.