Верховный пьет воду.
Её всегда приносят в высоком кувшине, сдабривая льдом и листьями
мяты, а порой еще самую малость – соком. Но он давно уже почти не
ощущает вкуса. Да и вода дает лишь недолгое облегчение.
Ему надо наружу.
Наверх.
И Верховный касается стены. В его покоях много сокрытого. И этот
путь – один из тех, что сам Верховный отыскал случайно. Давно уже.
И пользовался он редко.
Разве что в последнее вот время.
Он взял с собой накидку, запоздало вспомнив, что предосенние
ночи уже холодны.
Тайный ход вывел в коридор, пустой, как многие иные, ведь тело
храма огромно, а вот жрецов в нем осталось немного. И в этом тоже
есть его, Верховного, вина.
Мутило.
Слегка. И не ядом, скорее уж тяжестью вечерней трапезы, которую
он заставил себя съесть. А теперь вот мучился.
Лестница.
И снова коридор. Запах пустоты и пыли.
Лестница, пусть и другая.
И воздух. Наконец-то воздух. Легкий. Пахнущий скорой осенью и
дождем. Тот моросил, касаясь кожи, и каждое прикосновение обжигало.
Но зато снова можно было дышать. И давящая боль в груди поутихла.
Верховный стоял, в кои-то веки просто стоял, позволяя себе ни о чем
не думать.
Ни об Императрице.
Ни о городе, что был там, под землей.
Ни о Мекатле с его тайнами… у всех есть тайны. И Верховный,
кажется, слишком устал, чтобы желать новых.
Ни о золотом боге, куски тела которого заключили в
мраморные…
Он не успел додумать. Он не собирался думать, ибо некоторые вещи
и в мыслях не стоит произносить. Он просто дышал, когда небеса
вдруг воссияли, и тьма отступила, позволив великому огню
выплеснуться, пройти волной, затапливая звезды. И следом уже,
заглушая все прочие звуки, оглушая, пробирая до самого до сердца,
раздался звук.
Тонкий вой.
И плач.
Грохот, который не столько слышен был, сколько ощущался всем
телом. И подкосились колени, а ничтожное слабое тело упало в грязь.
Верховный и руки-то не выставил, не успел, но распластался на
холодной земле, дрожа, как последний из ничтожных. И чувствовал
животом ли, ребрами неровность земли, её липкость, холод и острые
грани камней. Чувствовал её дрожь, отзывавшуюся в костях. И
готовность вобрать в себя все, будь то вода или вот его,
Верховного, человеческий страх.
Земля помогла.
Она дала силы подняться. На четвереньки. На колени. Благо, небо
больше не громыхало. На нем медленно догорали остатки звезд. И
белесое марево стало красным, кровавым.