Ксочитл чуть склонила голову.
И подошла ближе.
От нее пахло не землей, но цветочными маслами и женщиной.
Своеобразный, забытый уже аромат. И кружит голову. И напоминает,
что когда-то, неимоверно давно, сам Верховный был мужчиной.
Только и вправду давно.
- Не стоит.
Ныне он стар.
И плоть его иссохла, скрылась в складках кожи. Её же изрезали
морщины. А ныне вовсе покрывали грязь и вода.
- Она ведь жива, - выдохнула Ксочитл. – Жива и готова вернуться…
но надо ли, чтобы она возвращалась?
- Надо.
- Кому?
- Это будет справедливо.
- Неужели? – ее голос ныне сродни змеиному шипению. – Что есть
справедливость?
На этот вопрос у Верховного не было ответа.
- Только-только все стихло… они смирились…
- А те, кто не смирился, умерли?
- Именно. Но их ведь было немного. Их всегда немного, тех, кто
горазд громко говорить. Куда больше – молчащих, сомневающихся,
выжидающих.
- Готовых ударить в спину?
- Да, - она оскалилась.
В женщинах все же есть что-то донельзя животное.
- Ты не думал, старик, что все снова станет… - взмах руки. –
Ненадежным? На троне не может быть двух Императриц. И придется
выбрать одну. Что будет? Снова война? И не случится ли так, что эта
война станет последней? Небо горит…
Догорает.
- Многие бедствия пришли на земли. А будет их еще больше. Где
беды, там и смута… голод, болезни. Ты же хочешь добавить еще и это?
Зачем? Тебя терзают сомнения в том, что она… может править?
- Может ли?
- Может, - Ксочитл шагнула еще ближе. И руки её впились в плечи.
– Если все сделать правильно, если…
- Ты так хочешь быть у трона?
- Что? – она действительно не поняла. А потом рассмеялась,
хрипло так, с присвистом. – Трон? Старик, я была бы счастлива
оказаться подальше от этого места… трона… от всех их, которые
желают лишь одного – урвать свой кусок и пожирнее. Я бы денно и
нощно благодарила богов, если бы нам просто позволили уехать. В мое
поместье. Там тихо и спокойно. Там цветут абрикосовые дерева
весной. А осенью пруд становится темным. В нем отражается печальное
небо. Но даже когда идет дождь, сердце не наполняется болью. Нет.
Покоем. И только покоем. Но ведь не позволят, верно?
И такая тоска прозвучала в голосе её, что на долю мгновенья
Верховный ощутил жалость. К ней вот, к немолодой этой женщине,
которая вовсе не желала зла. А желала лишь того, что всякая иная,
обыкновенная женщина. Только Ксочитл права.