Мужество повседневного труда…
Неброское, нешумное. За него ведь тоже дают ордена. Это геройство,
пусть и особого, небоевого толка: уйти не вспышкой подвига, но
гореть десятилетиями, на жилах, через «не могу».
Впрочем, о подвигах и орденах Владлен
Николаевич не думал – не до того было. Своя страна на руках. Надо
работать.
А в этот поздний предпраздничный
вечер «особой» группе было над чем потрудиться: появились успехи.
Именно так, во множественном числе! Поэтому в кабинете у генерала
сегодня царило приподнятое настроение.
Пили горячий крепкий чай с лимоном и
хрустели вездесущими сушками. Потом порученец занес две больших
блюда с бутербродами: прибыл белесый, в мелкие дырочки сыр, пахучая
вареная колбаса и, половинками – необычно сочные котлеты.
– Мои, – с потаенной гордостью
поведал капитан в ответ на молчаливо задранные брови шефа, – лося
на майские завалили под Мгой, двухлетку. Жена ведро накрутила.
Потом он вышел, и разговор по делу
возобновился.
– Наглец он, конечно, каких мало... –
Блеер шумно хлебнул из стакана и пристукнул по столу кулаком: –
Пойти на передачу прямо на Лубянке, под окнами Комитета… Редкостный
наглец.
– Это неплохо, – Витольд покивал
каким-то своим мыслям, – пониженное чувство опасности,
бесшабашность… Такой вполне может и сам нарваться.
– Только ждать мы не можем, – хмыкнул
генерал, потом разочарованно цыкнул и воскликнул: – И ведь второй
раз ему при оперативной съемке повезло! Как знал, что пленки через
неделю смоют.
– Может и знал, – пожал плечами
Минцев, – я уже ничему не удивлюсь.
– Знал, не знал… – по привычке
проворчал Блеер, шелестя документами.
Перед ним в папке лежала невысокая
стопочка листов – результат работы десятков, если не сотен, людей.
Никакой удачи, только методичный, хорошо организованный
труд.
Письмо, добытое в Риме оперативником
Маркуса Вольфа[1], породило в СССР целую
лавину последствий, стоило лишь заподозрить по стилю изложения
«Сенатора» в качестве возможного его отправителя. Все было «в
масть»: и характерная информационная насыщенность текста, и
некоторые обороты, узнаваемые даже в переводе с итальянского, а
также привычка автора к многоуровневому структурированию
аргументации, в результате чего логика изложения достигала в своей
убедительности почти математического уровня.