Серые губы тихо шептали что-то. Тонкие разводы, промытые
слезами на щеках, едва заметно шевелились вслед словам. Пальцы
сжимали мертвой хваткой пергамент, снятый с вбитой в землю
рогатины, пергамент, покрытый строчками ровных затейливых букв.
Вороной Аспид ткнулся в плечо, пытаясь расшевелить хозяина и
друга, увести его из места, смердевшего смертью, спаленной плотью и
горькой гарью дотлевающего дерева.
Буквы, выведенные на пергаменте, черные с зеленью, сказали
мужчине все нужное. Прошлое вернулось, как бы он не старался удрать
от него. Ведь прошлое случается разное. И не обязательно доброе и
хорошее.
Он набрал воды в два кожаных бурдюка и флягу, долго пил,
наплевав на стылую воду родника. Здесь ему делать было точно
нечего, здесь все ясно. Тем более, наплевав на пепел с сажей,
исползал пожарище вдоль и поперек, ища любые следы и зацепки.
Буквам на коже не верил, слишком просто.
Вечером, в том самом бору, оставленном за спиной утром,
трещал валежник. Аспид, устав за день, спал, даже улегшись на
прогревшуюся землю. Мужчина, крутя в руках затейливое
ожерелье-оберег, достав его из-под рубахи, смотрел в огонь,
нащупывая подвески.
Длинные сильные пальцы чуть
поглаживали семь серебряных медальонов. Пальцы, на которых не было
застарелых мозолей от мотыги, топора или лопаты. Эти-то были ещё
новыми и непривычными, вновь заживающими всего лишь третью
весну.
А вот старые, ровными валиками покрывающие ладони и
подушечки пальцев, умному и повидавшему человеку сказали бы о
многом.
Хотя бы о том, что их владельца
кормило железо. Только не рыхлившее и вскапывающее землю, валящее
деревья и добывающее зверя. А другое, умело используемое этими
руками и забирающее жизни людей. И тот, кто понял бы это –
несколько раз подумал бы, прежде чем пытаться задирать владельца
застарелых мозолей.
Первым Освальд оторвал лук со
стрелой. Сильно сжал, прошептав когда-то заученные слова, дождался
легкого треска. Листва колыхнулась сразу, зашумев под вдруг
налетевшим ветром. Серебряное оружие разлетелось под ним,
закружившись невесомой пылью, блеснувшей лишь раз. Когда ветер
понес ее куда-то на северо-восток.
Коня ему пришлось оставить в пограничной
деревеньке у Зеленой заставы. Толку от бедной животины здесь, под
густыми плотными кронами и землёй, повсюду вспученной корнями,
заросшей густым подлеском и кустарником? Если только тихо идти
сзади, по еле заметной тропке. Да и заметная-то она только из-за
проводника, сморщенного ушастого грибка-старичка, нанятого за
деньги, равные покупке хорошей коровы. Да даже с телком.