Дождавшись, когда парни просмеются, я
сказал:
- Нет Тоха это не наезд, это урок,
чтобы ты на базаре рот не разевал. Это тебе не наша Сосновка, а
какой-никакой город. Здесь клювом щелкать нельзя, враз обуют.
Ладно! Повеселились немного и будет. Давай Григорий веди.
Парни двинули вслед за мальчишкой. Я
немного отстал и глядя на свою дурашливую команду, вдруг подумал:
«А ведь не пройдет и тридцати лет, когда вот такие пацаны, будучи
уже отцами и дедами, наевшись порядка, который принесла в Сибирь
колчаковская власть, сточат на нет почти все войско новоявленного
правителя России, потом сдадут в руки большевиков и самого Колчака.
Повоюют немного и против Красной армии, не без этого. А потом
выжившие в этой кровавой заварухе, буду жилы рвать, восстанавливая
все, что сами и порушили». И вряд ли в моих силах предотвратить
этот кошмар. Но времени до гражданской войны много, мир, похоже,
параллельный и ничего еще не определено. Я из кожи вон вывернусь,
чтобы спасти хотя бы этих, ставших такими родными, парней.
Глава третья.
Гришка подвел нас к небольшому
деревянному дому, рядом с которым стояло какое-то не законченное
строение. Домик и недостроенный сарай находились почти в самом
конце, довольно широкой улицы. По некоторым признакам я определил
ее как улицу Никитина. Спросил у аборигена Гришки, но тот не
подтвердил, сказав, что улица зовется Бийской.
Мне в принципе без разницы как она
называется. Просто я думал, что хорошо знаю город, в котором провел
почти треть своей жизни, но оказалось, что старый город я знаю
плоховато, хотя любил, в свое время, прогуляться по этим старым
улицам, особенно осенью, когда под ногами шуршат листья и мелкий
дождик накрапывает, а ты бредешь не спеша, зная, что в конце пути
тебя ждет встреча со старым приятелем. А потом вы засядете с ним на
кухне и под рюмку водочки и непременный чай, будете до ночи
приседать мозгами, рассуждая обо всем на свете, но чаще всего о
литературе и философии.
Приятель мой почитывал «Эстетику»
Гегеля и обожал Бунина, считая его лучшим писателем и поэтом.
Философской лихорадкой я к тому времени уже переболел, хотя
«Эстетику» тоже пытался читать, и она мне показалась понятнее, чем
скажем, «Наука логики», но даже тут моего терпения хватило только
на половину первого тома. О чем я не преминул сообщить приятелю,
чуть ли не с первого дня знакомства.