Хотя надо отдать должное, что в его
изложении гегелевский трактат выглядел вполне логично и понятно
даже мне. Бунин же казался мне отстраненным описывателем, а стихи
его – аристократично холодноватыми. И мы спорили….Нет, я конечно
соглашался, что есть у Бунина пара стихотворений, которые можно
назвать гениальными. Например:
И цветы, и шмели, и трава, и
колосья.
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – господь сына блудного
спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни
земной?»
И забуду я всё – вспомню только вот
эти
Полевые пути меж колосьев и трав
–
И от сладостных слез не успею
ответить,
К милосердным коленям припав.
Но эти стихи он написал в 18 году,
когда жизнь его уже изрядно потрепала, когда рушился его старый и,
не смотря ни на что, уютный мирок, и надвигалось что-то совершенно
ему не понятное, огромное, злое и голодное. А по мне так - жизнь
реальная надвигалась на бедных эстетов. И Бунин, мягко говоря, не
принял этой жизни, попросту струсил и слинял туда, где можно было
по прежнему сидеть в уютном кресле и наслаждаться своим статусом
беженца от кровавых реалий захвативших его бедную родину,
предварительно плюнув в нее, в родину, своими «Окаянными
днями».
Приятель мой обычно на подобный выпад
с моей стороны вскакивал, бежал к стене, сплошь заставленной
книгами, безошибочно выхватывал томик бунинских стихов, и, раскрыв
на какой либо странице, тыкал этой книжицей мне почти в нос.
Говорил, что я не прав, что я ничего не понимаю в тонких извивах
гениальной души. Иногда сильно возбудившись, даже переходил к
личным оскорблениям, говоря, что я малообразованный дилетант, не
сочинивший сам ни единой строчки и потому не имеющий права,
критиковать очередного гения.
На это я обычно отвечал, что он
совершенно не прав и буквально на днях я закончил написание
очередного шедевра под названием: «Технологическая карта
механической обработки корпуса редуктора КР – 52 147 М», где не
только написал довольно много строк, но и снабдил данное
произведение поясняющими эскизами. Причем в отличие, от какого ни
будь Льва Толстого почерк, которого никто, кроме его жены,
разобрать не мог, мне пришлось писать чертежным шрифтом, чтобы даже
самый ушлый фрезеровщик, сверловщик или токарь-расточник не смог
превратно истолковать текст и при случае свалить допущенный брак на
бедного инженера-технолога, то есть на меня любимого.