Хаунслоу в ужасе мотает головой, и в комнате раздается звук, очень похожий на стон.
Но, как ни странно, мальчик переносит процедуру, не исторгая ни единого клочка дыма. Он отвечает на все вопросы – отвечает медленно. Кажется, что от страха язык его распух и высовывается изо рта между ответами.
Любит ли он своих учителей?
Да, любит.
А своих соучеников, свои книги, свою койку в дортуаре?
О да, любит, и больше всего – школу.
Тогда какие грехи отягощают его совесть?
Грехи слишком тяжкие и многочисленные, чтобы назвать их.
Однако он их называет, принимая на себя все прегрешения, какие только может придумать, и в конце концов приходит в ужас сам от себя. Если он не справился с контрольной по латыни в прошлый понедельник, то это потому, что он «бездельник» и «тупица». Если он подрался в школьном дворе с одноклассником по фамилии Уотсон, то это потому, что он, Хаунслоу, «злобный» и «звереныш». Если он описался в постели, то лишь потому, что он «гадкий» и был таким с рождения, вот и мать его говорит то же самое. Преступник, подлец, тварь.
– Я грязный, – выкрикивает Хаунслоу, уже почти в истерике, – грязный. – И все это время его ночная сорочка остается белой. Ни крупицы сажи на кружевной оборке.
Испытание продолжается десять минут. Наконец Джулиус отпускает лампу и целует мальчика в голову, прямо в макушку, как епископ – школьного капеллана. И когда Хаунслоу поднимается, на его лице отражается нечто большее, чем облегчение. Триумф. Сегодня, этой ночью, он вошел в число избранных. Он унизился, признался во всем, что лежало на его совести (и кое в чем сверх того), и дым счел его чистым. А значит, если завтра он расквасит Уотсону нос, это будет лишь актом правосудия. Джулиус смотрит ему вслед с горделивым удовлетворением. Потом он роется в мешке. И называет третье имя, последнее на сегодня. Это точно не будет Купер (фамилия Чарли). Чарли – будущий граф, один из самых знатных людей страны. Как дали понять Томасу, сильные мира сего редко вызываются для испытания.
– Аргайл.
Фамилия Томаса.
Нельзя сказать, что он этого не ждал.
Море учеников перед ним разделяется надвое, словно разрезанное веслом. Рука Чарли на миг сжимает его локоть, и вот он уже идет. Потом Томас будет дивиться своей неуместной торопливости, отсутствию всякой воли к сопротивлению, станет ругать себя за трусость. Но сейчас в его взгляде сквозит не трусость, совсем наоборот: он жаждет сразиться. Он вскидывает подбородок навстречу свету, и кажется, будто он забирается на боксерский ринг. Джулиус тоже замечает это.