А запах? Странно знакомый запах,
ничего хорошего он мне не предвещал. Гниль, трупный яд, кровяное
железо, и ещё какой-то оттенок, никак не соображу.
Шутник продолжал упорствовать:
– Почему гусляр? Я на лютне играю,
чародейка, отличать надо. Хотя вы там, на Севере, на одних
сосульках наверняка бренчите. Кстати, чародейка, о сосульках. Мне
кажется, ты бы могла дотянуться…
– Твой язык настоящее помело, бард, –
нехотя ответила та, кого он назвал чародейкой.
– Э-э-э, хладочарка, видит Маюн, мы
ещё вернёмся к разговору о моём языке.
Женщина ничего не ответила.
Хладочарка… Значит, маг холода? Тогда почему она не превратит этого
балагура в кусок льда?
Думать оказалось нелегко. Мысли и
голоса закрутились оранжевыми всполохами и разорвались в моей
голове похмельным вихрем.
Мир вокруг жил и звучал. Хрустел
треском гравия под несмазанными колёсами, дребезжал досками и гудел
чьим-то стоном. Мир отзывался ржанием лошадей, болтал разговорами
ещё каких-то людей неподалёку.
Люди смеялись. Люди
переругивались.
– И как громилу занесло в эти
края-то? Судя по лицу, вообще не нашенский, – сказал бард.
– Северной крови он.
– Северной… Это за Хладоградом?
Не-е-е, на тебя точно не похож. Значит, Бросские горы, да? Слышал о
них, и вообще не понимаю, как его сюда занесло.
Женщина не ответила. Зато слова барда
запустили ворох мыслей в моей гудящей голове.
Броссы… Северная кровь…
Всеволод, да чтоб тебя Бездна
изрыгнула, вспоминай!
Всеволод?!
Да. Я – Всеволод. Я – Десятый Жрец,
теперь сильнейший из Десяти Тёмных Жрецов. И я…
Погиб.
Я резко сел, всё вспомнив. Гулко
загремели цепи по доскам, кандалы на моих запястьях натянулись,
когда я попробовал помочь заплывшим глазам пальцами. Мир сверкнул
неясным пятном и исчез.
– Моркатова стужь! – зашипела
чародейка.
– Упыря разбудишь, святоша, ослиный
ты крик.
Я замер, услышав до боли знакомое
ворчание за спиной. Такое характерное сонное клокотание в сгнившем
и давно мёртвом горле… Рядом со мной и вправду упырь.
Что мне ваш упырь, глупцы? Я,
Десятый, могу наслать полчища таких, а вы мне тут…
Но всё же природная осторожность
взяла верх, и я замер, прислушиваясь.
– Больше не истери, святая ты
громада, – сказал бард, – Твои молитвы помогли тебе только получить
больше синяков.
Мои мысли снова спутались… Молитвы?
Мои?
Говорить пока не получалось, но зато
я смог приоткрыть глаза, разглядывая всё сквозь щёлочки.