В ржавом железном браслете на правой
руке было прорезано отверстие, в которое аккуратно вставлен и
заварен кузнецом «поцелуй белого дьявола». Со внутренней стороны
эта косточка выглядывала утолщением, прижимаясь к моей коже.
Вырезана дырочка отвратно, сварка
ужасная, и артефакт очень уж большой. Мои слуги и то делали
изящнее, и уже давно научились производить такие артефакты гораздо
миниатюрнее, так просто не найдёшь.
Я потянул цепь, повернул браслет,
рассматривая кусочек кости через отверстие. Да уж, не вытащишь…
– Лиственник, что с тобой? – снова
спросила колдунья натужным, хриплым голосом.
Я не ответил, только равнодушно
скривился. Чародейка снова от бессилия повисла на цепях. Одна моя
голая ступня была как раз возле её голой коленки, торчащей из
порванного платья.
Днём, наверное, через дыры в её
платье видно гораздо больше, но меня теперь совсем не интересовали
плотские страсти. Только желание уничтожить, стереть с лица земли
наглецов, посмевших меня ударить.
А вот бард, несмотря на увечья,
здоровым глазом пожирал колдунью каждый раз, как у неё в разрывах
ткани показывалась упругая грудь.
Когда она поворачивалась, серебристый
локон закачался, и мне удалось разглядеть слабо светящую татуировку
на шее девушки. Кажется, эта градация магов мне знакома по одному
из трактатов, и я заинтересовался.
– Не понимаю тебя, послушница, – всё
же сказал я, – Почему я – лиственник?
Снова на меня уставились и колдунья,
и бард.
– О, хладочара, он меня пугает.
Скажи, это ему просто по голове так дали, или он со своими
молитвами крякнулся?
– Ты… – заволновался я, вспомнив
важную вещь, – Я и вправду перед этим читал молитву?
– Не понял… – бард даже
растерялся.
– Какую молитву? Кому я молился?
– А, ты опять за своё… – бард устало
откинул голову на прутья, – Отвали со своим всепрощающим Древом,
лиственник.
– Ты! – я сразу повернулся к
колдунье, – О чём я молил?
– Листва, – устало выдохнула та, – Я
послушаю про твоё Древо, если вдруг каким-то чудом мы
выберемся…
Сил у обоих было не много, и такой
всплеск эмоций надолго заткнул их. Да ещё дорога пошла особо
ухабистая, и барда даже вырвало желчью от тряски.
– Хладочара, северные твои ляжки, не
смотри… – мучительно протянул бедняга, облизывая разбитые губы и
кривясь от горечи, – Ты погоди, отмоюсь ещё, и согрею тебя в
объятиях, ледяная царица…