«Ох, пожадничал сукин сын боярский! – с плохо скрытым
злорадством подумал Известь. – Да еще и на соболей лапу положил.
Капец ему!».
– Ну… Получается, утаил, приказной. Да ладно бы только это…
– Никшни! – осадил его снова Кузнец. – Опосля об ином.
Пошли!
И они пошли к дощаникам, где уже растянули несколько навесов из
парусины.
– Эх, горести мои! – как бы сам с собой запричитал Онуфрий
Степанов сын. – Я-то чаял, учнете вы мне челобитные да наветы друг
на друга слать… А вы оба как с цепи сорвались!
– Да я-то при чем?! – снова возмутился Дурной.
– Пасть закрой, – уже без злобы, устало заткнул его Кузнец. – А
Ивашку с росписью ясачной, чай, случайно загодя ко мне послал?
Санька почувствовал, что краснеет. Не от того, что стыдно, а
потому, что его, казалось, хитрые каверзы читаются вот так легко и
просто.
– От и молчи… Пока к ответу не призовут.
Под навесом было людно. Так что Пущина среди толпы Дурной
заметил не сразу. Увидели они друг друга практически одновременно.
Санька только брови вздел, а сын боярский сразу вскипел и чуть ли
не кинулся на атамана:
– Вот он! Наветчик! Сам пришел, паскуда!