Меня не устраивало, но объяснять ему
бесполезно. Да и незачем. Поэтому я промаршировала дальше, оглядела
оставшиеся комнаты, выбрала поменьше.
Здесь мне понравилось, хоть комната
почти ничем не отличалась от других: тот же ремонт с иголочки, те
же потолки и новая мебель. То же отсутствие жилого духа.
Взгляд мой зацепился за кресло, что
стояло в эркере. Новое, белое, как облако. Немного смешное, похожее
на толстого медведя.
Я залезла в него с ногами и утонула.
Прикрыла глаза. Веки жгло от пролитых и ещё не родившихся слёз.
Дурацкая ночь, дурацкое утро,
дурацкое начало новой жизни. Всё это попахивало крахом моих
радужных надежд.
У меня есть одно очень ценное
качество: я не умела долго унывать. Но сейчас, сидя в медвежьем
кресле, хотелось бесконечно жалеть себя и плакать.
Я и не заметила, как снова
заскулила.
– Ну точная папильонка, – снова
обозвал меня странным прозвищем этот неотёсанный мужлан, затаскивая
в комнату мои пожитки.
Чемодан смотрелся в комнате, как
инопланетный жирный гвоздь. Не вписывался в интерьер и вообще.
Вызывал диссонанс.
– Не смей меня так называть! –
взвилась я, вскочила на ноги и ткнула пальчиком в мускулистую
грудь. Пальчику стало больно. Я взвыла.
– Ну, ты же называешь меня
Орангутаном. А я Ваня.
Им можно сваи заколачивать. Всё
бесполезно. Вся моя тонкая ранимость разбивалась о скалу его
равнодушного спокойствия.
– Потому что ты такой и есть! –
толкнула я его. Но можно было не стараться: непоколебимость – его
второе имя. Какой там Ваня!
– Рыжий, что ли? – почесал он
пробившуюся за ночь щетину.
Тупой, блин!
– Орангутаны – рыжие, – терпеливо
начал объяснять он. – И не самые большие из приматов. Что ты так
смотришь, будто у меня рога выросли?
А, он пытается блеснуть
интеллектом?! Типа, он умный, а я дурочка?
– Орангутан – и точка! – надула я
губы, потому что разговор заходил куда-то не туда. Зачем ему что-то
доказывать? Всё равно не поймёт.
– Папильонка, – дёрнул он меня за
локон.
Издевается, гад.
Когда я ощущаю бессилие, хочется
рвать и метать. Буквально. Именно такой я себя в тот момент и
ощущала: маленькой, бесправной, не способной изменить
обстоятельства.
Я заметалась по комнате, как дикое,
загнанное в угол животное. Под руку подвернулась ваза – монумент
бездушной безликости этого жилища. Я позволила себе быть неистовой:
схватила её и с чувством грохнула на пол. Ваза не подкачала –
разлетелась на кучу мелких осколков.