— Люблю, когда женщина
смотрит на меня, когда я в нее вхожу.
Лоно обожгло болью, такой сильной, что Вита вскрикнула.
Но Филипп надавил сильнее, проникнув до самой матки.
Вита задохнулась от боли.
— Ты девственница, — это
был не вопрос, а утверждение, но открытие не заставило его отступить.
Мальчишка, способный останавливаться умер в ночь, когда родился Харон. Сострадание
– чувство, которому нет места в сердце мужчины, построившего империю на крови.
Филипп усилил напор,
резкими толчками вдалбливая ее тело в кровать. Вита застонала от боли, как она
и думала, все фильмы и книги лгали. Возможно, мужчины и получали удовольствие
от секса, но точно не женщины. О каком удовольствии речь, если твое нутро рвут
на части.
Когда все
было кончено, Филипп вытерся краем простыни, встал, неторопливо оделся. Вита
свернулась калачиком под скомканным одеялом, слезы высохли, страх растворился в
мягких волнах апатии.
— Завтра в семь жду тебя по этому адресу, нам
надо о многом поговорить, — Филипп положил визитку на
прикроватный столик рядом с ее телефоном, — надень короткое
сексуальное платье и никакого белья. Если не придешь, я очень расстроюсь, а
тебе не захочется увидеть меня расстроенным. И, надеюсь, тебе не надо говорить,
чтобы ты не обращалась в полицию. Это будет нашим маленьким секретом.
Он снова улыбнулся, но
губы дрогнули, впервые за много лет сердце вдруг кольнуло забытое, чуждое
чувство.
Жалость?
Филипп усмехнулся. Харон и жалость – вещи несовместимые. В любом
случае девчонка ему еще нужна, у него на нее большие планы и
состраданию в них нет места.
Филипп вышел из спальни.
— Ну как, Шеф, хороша
телочка? Я бы с ней пососался, — судя по голосу, мошонка Толика перестала
болеть.
— Может, позже, когда
надоест, — ответил Благополучный, — уходим.
Паркет застонал под тяжелыми
шагами, хлопнула входная дверь.
Наверное, надо встать и запереть, но Вита не могла заставить себя пошевелиться.
Тем более, замки не помешали Благополучному и его людям войти в квартиру. Дом
оказался не крепостью, стоило волку дунуть, как кирпичи и дерево разлетелись на
куски.
Лишь когда комнату наполнили
серые предрассветные сумерки, Вита нашла в себе силы подняться с кровати.
Подобрала с пола халат, накинула, вышла в коридор, полный враждебных теней. На
бедрах трескалась засохшая кровь, между ног саднило. Она хотела принять душ,
смыть кровь, пот и сперму, но вместо ванной побрела в кухню. На столе так
и стояла кружка с остывшим чаем «липтон». Глаза и щеки снова обожгли слезы,
чувствовала себя Вита, как Розмари из старого фильма Полански. Этой ночью ею
тоже владел дьявол.