Иногда, они даже специально собирались вчетвером в дормезе
Новосильцева, поскольку тот был наиболее комфортабелен, и разговоры
их под хорошее вино и легкие закуски, которые готовил для них повар
графа, продолжались и в пути. Что уж говорить о трапезах в
придорожных трактирах и гостиницах, в которых они обычно
останавливались на ночлег, или во время пикников "на дикой
природе". Последние, правда, случались редко в силу скверной, по
большей части, погоды. Но, если все-таки выглядывало солнце и
прекращался дождь, они выбирали место с радующим глаз пейзажем,
рассаживались на расстеленном прямо на земле персидском ковре,
который Таня отчего-то называла тюрским словом "достархан", и
предавались чревоугодию, - которое, разумеется, грех, но грех
простительный, - и удовольствию дружеского общения, приятного
разговора с симпатичными вам лично людьми.
Августу нравились эти долгие разговоры обо всем. По душе, было
чувство легкости, поселившееся в сердце. Интересны пейзажи,
проплывавшие за окном кареты. Любопытны нравы и обычаи богемцев и
моравчан, поляков и литвин. Разумеется, ему также нравилось
проводить ночи с женщиной, которую любил, и даже просто находиться
с ней рядом. И, хотя по случаю холодов заняться любовью прямо в
карете, у них с Таней как-то не выходило – один раз за месяц пути
не в счет, - было замечательно даже просто сидеть с ней рядом,
любоваться ее лицом, вслушиваться в голос, согревать дыханием ее
пальцы, а то и целоваться с ней, словно подростки.
Впрочем, временами, она и вела себя, как сущий ребенок. Даже
Василия не стеснялась. Как не стеснялась говорить вперемежку сразу
на четырех языках, не считая латыни и греческого, - которых, по
идее, не должна была знать, но, тем не менее, знала - вдохновенно
сквернословить и "блажить", щедро делясь с окружающими странными,
ни на что не похожими выражениями и речевыми оборотами. Во всем
этом она не просто знала толк, она была в этом деле подлинной
мастерицей, о чем Август уже знал, а Василий и его боярышня до
недавнего времени даже не догадывались. Да и как тут догадаешься,
если нрав и поступки Теа никак не укладывалось даже в наиболее
широко трактуемые нормы поведения женщин и девушек их круга.
Ну, ладно бы она играла только на испанской шестиструнной
гитаре. Вполне аристократический инструмент, на котором не стыдно
музицировать приличной женщине. Не клавикорд и не лютня,
разумеется, но все-таки нечто понятное, потому что знакомое. Однако
Теа – вернее, Таня, но об этом знал один лишь Август, – играла на
скрипке, инструменте чисто мужском, да и не аристократическом. Тем
не менее, потакая и этой ее слабости, в дополнение к изумительной
скрипке маэстро Амати, приобретенной еще в Генуе, перед самым
отъездом из Вены Август купил Татьяне еще один великолепный
инструмент – скрипку работы австрийца
Штайнера