— На них, это на церковь? — чуть
нахмурившись спросил я. — А как же иные религии? Ислам, Буддизм…
католичество в конце концов?
— Православие – это вера про смирение
и любовь к ближнему, а не про очищение огненным мечом земли от всех
неверных. — пояснил свою позицию Филарет. — Я лишь пастух, что
оберегает агнцев божьих. Даже если в заблуждении своем они верят…
не слишком правильно.
— Я не стану с вами спорить на
теологические темы, ваше святейшество. — сказал я, покачав головой.
— Во-первых – вы меня всё равно переспорите, а во-вторых, я не хочу
вмешиваться в дела церковные. Ни специально, ни случайно.
Богу-богово.
— Позиция очень похвальная, хотя и не
слишком осуществимая. — заметил патриарх. — Уж слишком часто вы
невольно делаете то, что недоступно не только простому человеку, но
и одаренному. И это как пугает, так и воодушевляет многих из
прихожан самых разных достоинств и титулов. Надеюсь, ваша цель не
стать лжепророком или ложным святым? Иначе мне придется…
— Нет. Как вы хотите сберечь свою
паству, так я хочу сберечь Россию. — задумчиво сказал я. — Для меня
даже не принципиально в виде империи или федерации во главе с
президентом. Хотя, пока я не вижу иного способа кроме как воссесть
на трон, слишком много у нас врагов, и слишком много накопилось
противоречий.
— Которые может разрешить единая
вера. — тут же подсказал Филарет.
— Или единая жесткая власть. — кивнул
я. — Вера, к сожалению, решает только часть вопросов –
идеологическую. А совсем недавно я понял, что это хоть и важно, но
далеко не решающе для государства в целом. Экономика, политика,
армия… я пока слишком мало знаю, чтобы верно оценить все сложности,
но потихоньку вхожу в курс дела. Надеюсь, к коронации успею.
— Разве вы не родились с
пост-знанием? — нахмурился Филарет.
— Кажется мы вкладываем и в это
понятие разный смысл. — улыбнувшись ответил я. — Не знаю, родился я
в этом теле шестнадцать лет назад и пребывал все это время в коме
под действием препаратов, или моя душа вселилась в него только в
позапрошлом году, но я почти ничего не помню из прошлой жизни.
Обрывочные воспоминания, от большей части которых пришлось
отказаться ради сохранения самых важных.
— Это сильно нас отличает. —
задумчиво проговорил патриарх. — Впрочем, я предполагал нечто
подобное. Не может себя так вести пятнадцатилетний подросток. Так
же как и не может столько знать, даже если все эти годы находился в
другой стране. И всё же это странно. Что же было столь ценным, что
ради этого пришлось пожертвовать памятью о прошлой жизни?