местной политики.
– Карл…
– То-то же, – буркнул Пётр Алексеич. – Впредь нам урок, чтоб не
очень-то доверяли слову. Ступай к Алексашке.
– Будем ловить или будем сливать? – сразу спросил бывалый
криминалист.
– Говори яснее.
– Что ж тут неясного? Хотел спросить, что будет выгоднее –
поймать или спугнуть? Это же не уголовка, а политика, я в ней не
очень разбираюсь.
– Просто делай своё дело, как надлежит, – сказал государь. – Я
сам решать стану, что нам выгоднее.
– Ясно: по обстоятельствам. Что ж, пойду копать дальше.
Мерзкое ощущение, что и здесь дела политические помешают поймать
и наказать преступников, царапнуло душу. Но такова жизнь. Не всегда
торжествует справедливость в её общепринятом понимании. Однако
осознание того, что руководство в курсе и всё прекрасно понимает,
хоть немного, но радовало. Оставалось надеяться, что организаторы
всей этой фигни со взрывами и устранением лишних исполнителей так
или иначе получат свою порцию отрицательных эмоций.
Политика политикой, а восемнадцатый век всё же в чём-то куда
проще, чем двадцать первый. Меньше условностей.
4
Насколько скромен в быту был Пётр, настолько же кричаще роскошно
обставлял свой дом светлейший князь Меншиков. И это было
справедливо хоть для той истории, что они знали, хоть для этой.
Человек-то один и тот же. Тот самый, что закупил и вывез из
Голландии восемьсот мраморных камней для постройки дворца себе
любимому, а камни те – это не кирпичики, это увесистые монолиты.
Уже сейчас дом Меншикова был самым роскошным зданием строящегося
Петербурга. Хоть он и не находился на Васильевском острове,
который, в отличие от того варианта истории, сейчас жилыми зданиями
не застраивался, но габаритами и отделкой действительно напоминал
дворец. Пётр Алексеич, пока Зимний дворец не готов, пользовался
этим обстоятельством без малейших стеснений, устраивая в доме
своего друга торжественные приёмы для иностранцев. «Всё честно, –
не без юмора подумал «Холмс». – Друг Саша ворует деньги и строит
дворцы, а друг Петя с чистой совестью пользуется этой роскошью для
своих потребностей».
Если государь был ранней пташкой, поднимаясь и принимаясь за
работу ни свет ни заря, то гражданин Меншиков, если не было
особенной нужды, предпочитал поваляться в постели допоздна. А его
дворня строго следила, чтобы покой барина никто, кроме Петра
Алексеевича, не смел нарушить. «Ты с ним не особенно церемонься, –
напутствовала Дарья. – Скажут, что спит, начнут поперёк дороги
становиться – разгони всех и растолкай. Он оценит». Девиз «Наглость
– второе счастье» никогда не был жизненным императивом Юрия
Николаевича, но он понимал, что есть люди, с которыми иначе нельзя.
Александр Данилович относился как раз к этой категории.