На пятый день моего пребывания в Женеве повалил снег. Только что небо сияло голубизной, воздух над городом был напоен светом, и городские власти, салютуя весне, включили на озере знаменитый фонтан – струю, которая бьет вверх на три сотни метров. Но весна оказалась ложной, и фонтан пришлось выключать. Небо серыми комьями сползло с гор и накрыло город. В узких улицах старого центра на вершине горы потемнело. Улицы, и без того не особенно оживленные в вечерний час, в непогоду совсем опустели. И я, застегнув мою непромокаемую и непродуваемую канадскую арктическую куртку фирмы «Kelsby», подняв капюшон, до глаз затянув лицо, вечером от нечего делать бродил по набережной в густых потоках крупного, мокрого снега.
Все мои немногочисленные дела к этому моменту уже были сделаны. Несколько визитов в один банк и несколько в другой; несколько коротких бесед с молодыми клерками, вежливыми и предупредительными; несколько раз поставил подпись внизу нескольких листов бумаги; вот и все дела господина из России, пользующегося тайной вклада. Затем я, как обычно, сходил во французское кафе, где только неопытные туристы, сев за длинный стол, просят меню. Меню тут не надо просить, потому что всем подают только одно блюдо: бифштекс с жареной картошкой. Когда картошка у вас на тарелке кончается, официант щедрым жестом добродушного хозяина подсыпает вам еще, но только один раз. После того, как вы во второй раз уничтожите картошку, никто к вам больше не подойдет и даже на вас не посмотрит. Это Швейцария, мой дорогой, то есть такой приятный для человека с деньгами, очень хорошо проработанный в деталях, очень достойный, исполненный самоуважения мир, который, однако, себе на уме. И никакой второй добавки вы тут никогда ни от кого не дождетесь.
После Москвы мне в этой маленькой провинциальной Женеве местами бывало смешно. Например, однажды я попытался войти в синагогу, но меня не пустили, потому что охранник не знал меня в лицо. Мимо меня важно, как владетельный князь, проковылял вразвалку крошечный человечек с головой, формой похожей на тыкву. У него было очень неприятное выражение лица и крошечные ноги в мягких фетровых ботах. Охранник тут же склонился перед ним в поклоне. Это был, как я понял, столп общины, богатый еврей, чьи предки пять веков назад открыли здесь банк и с тех пор все давали и давали деньги под проценты. Я толковал охраннику, что хочу посмотреть на убранство синагоги, но он был неприступен и настаивал на своем праве на face control; я плюнул на него, плюнул на карлика-ростовщика и отправился чуть дальше, где рядом с домом, где когда-то жил Лефорт, стояла русская церковь. Не один Бог, так другой; не менора, так распятие; для меня все это одно и то же. Сюда меня пустили без проблем, и никому не было тут до меня дела, и у входных дверей висели объявления на русском, начинавшиеся со слов «Ищу работу…», и надо всем здесь витал дух сиротства.