Желаю от всей души успехов и вообще всего хорошего в твоей «молодой и цветущей жизни». Надеюсь, что твое имя в недалеком будущем заблистает яркой звездой на фоне какого-нибудь известного журнала…»
«с. Чувашково.
Здравствуй, Люсенька!
Прими привет от смиренного труженика сельского хозяйства. Вот уже неделя, как мы живем в колхозе. 250 км проехали на грузовой машине – путешествие веселенькое. Насмотрелись на прекрасные пейзажи осенней уральской природы и наслушались всяческих историй и анекдотов. В деревне нас разместили по квартирам. Мы на квартире живем впятером – эта тепленькая компания подобралась еще в Свердловске и уже кое-чем прославилась: веселым нравом, отсутствием особого энтузиазма по отношению к сельскохозяйственным работам, а у девочек члены «пятерки» прослыли как невнимательные, болтливые и вредные люди.
А работа – собирать картошку за копалкой – ужасно муторная и неинтересная. Немудрено, что мы впятером за 5 дней выполнили не 5 норм, а 4,2. Но сегодня мы перешли на погрузку-разгрузку и сразу дали 1,25 нормы. Эта работенка все-таки поинтереснее: во-первых, разнообразие – и погрузка, и разгрузка, и катанье на машине за 18 км; во-вторых, работа мысли – направо бросить картошку или налево, и проч.
По вечерам в деревне играют на гармошке, поют частушки и пляшут кадриль. Говорят, что колхоз, в котором мы трудимся, передовой, но нам от этого ни легче, ни тяжелей. Вот видишь, чернила в ручке кончились, и в передовом колхозе нигде новых не набрать. Один раз ходили куда-то за 2 км к черту на кулички на танцы под радиолу. Надо сказать, что танцы были исключительно плохие, но мы и этому были рады, т. к. все-таки некоторое разнообразие движений.
Написал бы еще что-нибудь, да не позволяют условия – свет выключают (таков в деревне обычай). Пиши о своей жизни. Я о ней часто думаю, но ничего не знаю пока. Кончаю. До свидания. Пиши.
Картофельный жук Сашка».
Нужно ответить на вопрос проницательного читателя: как у меня оказались мои же письма? Придется забежать вперед, ближе к концу этих отношений. Видимо, интуитивно предвосхищая его (а может, и холодно рассчитав, не поручусь ни за то, ни за другое), я в одну из последних встреч выклянчил у своей переменчивой подруги мои легкомысленные депеши. Для чего? Трудно сказать. Возможно, «стесняльно» (слово из лексикона нашей маленькой дочери) было оставлять вне собственной досягаемости отголоски сокровенных чувств. Но точно не потому, чем я лукаво обставлял свою просьбу («как сейчас помню»). Дескать, у всякого журналиста есть затаенное желание однажды написать заветную книгу (на самом деле я так не думаю, а тогда и вовсе не держал это в голове), так вот, для такой цели мне и пригодятся собственные письма.