«Постановление Центрального Исполнительского Комитета Союза Советских Социалистических Республик о персональной амнистии и восстановлении в правах гражданства мне объявлено.
Настоящим обязуюсь до особого распоряжения хранить в секрете.
21.1.31 года. Берлин.
Подпись Н. Плевицкая – Скоблина»
«Подписка. Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мной настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.
21.1.31 г. Берлин.
Подпись Н. Плевицкая – Скоблина»
Обе бумаги написаны рукой Скоблина, но подпись подлинная – Нади. Точно такие документы, с точностью до старорежимной орфографии, отмененной к тому времени в СССР, подписаны и самим мужем Плевицкой – Николаем Скоблиным. А теперь обратите внимание на дату обязательств – 21 января 1931 года. За год до этого исчез генерал Кутепов и только шесть лет спустя – генерал Миллер.
– Да-а-а! – протянул я, испытывая чувство близкое к разочарованию девицы после первой брачной ночи.
– Вот тебе и да! – многозначительно ухмыльнулся мой молчаливый брательник, и добавил: – Как это у вас, у поэтов: «Не лебедей это в небе стая: белогвардейская рать святая белым видением тает, тает… старого мира последний сон: Младость – Доблесть – Вандея – Дон…». Если мне не изменяет память, так писала Марина Цветаева?..
Графиня Кьяпп, урожденная Деникина, большущим российским самолетом ИЛ-86, впервые за свои 86 лет, летела в столицу новой России. Это было событие не только для Марины Антоновны, известной во Франции как писательница Марина Грей, но и неким потрясением части московской публики, ностальгирующей по монархии и в связи с этим рыскающей по пыльным бархатным книгам в поисках подтверждений престижности собственного происхождения.
На свет враз появились пахнущие мышами жалованные грамоты, потерявшие цвет в запечных тайниках муаровые ленты, облупившиеся ордена, позеленевшие медали за Плевну и пленение Шамиля, наградные, еще демидовского серебра целковые и даже литой меди тяжелые пятаки, коими прикрывали очи усопших прорицателей.
Канувшие времена раскрашивались в расцветки георгиевских лент и Андреевских флагов, а на «Горбушке», в километре от Мавзолея, вовсю торговали портретами последнего государя с подарочным текстом «Боже, царя храни!» Как часто у нас бывало, опять плакали по волосам. В безбрежных московских коммуналках, насквозь пронизанных ядовитыми запахами соцбыта: хозяйственным мылом, суточными щами, хлорной тряпкой и дустом от свирепых московских клопов, вовсю судачили о прошлом – кто с гордостью и надеждой, но чаще со злорадством. Социальный водораздел снова стал проходить не по линии единственного на три десятка обшарпанных дверей унитаза, а по возрожденным рубежам классовых «окопов», пока (к счастью!) только виртуальных…