– Вот и построите, – сказала хозяйка, демонстрируя кроме географического уклона своей натуры еще и практичность.
Но о моих поисках только к слову.
Моряки никогда не относились пренебрежительно к своей форме. Более того, она всегда и везде бывала любима, ценима, лелеема. Об отношении к морской форме женщин уже не говорим. Может быть, поэтому пятно, дыра, заношенность черной формы уязвляли, казалось, не только владельца тужурки или брюк, а и всех моряков в округе. Но нас, как уже сказано выше, переодели в защитно-зеленое, и маскарад того, что было выдано нам во временное пользование, был очевиден. Да и мы, переодетые, чувствуя, что смешны и что надо с этим что-то делать, принялись дополнять своими силами театральность собственного положения. Так особую притягательность романсам Вертинского придает двойное пародирование – ирония над иронией. Ощущая потребность в чем-то подобном, мы изобрели для себя моду, которую можно назвать «добровольческая армия». Все эти песни типа «поручик Голицын» появились, кажется, несколькими годами позже, а мы, напоминаю, это весна 1960 года, уже наладились вынимать пружины из своих защитных фуражек, вымачивать фуражки для придания бесформенности в теплой воде, обменивать на складе шинели, стараясь достать такую, чтоб была чуть не до пят. Ну, естественно, пародировали между собой манеры и язык. Типа «встаньте, поручик» или «вашему благородию не удалось скрыть, что вы отчасти болван», и так далее. Булгаков с его «Бегом» и «Днями Турбиных» был тогда нам еще недоступен, но только что вышла из проката рошалевская кинотрилогия «Хождение по мукам» по Алексею Толстому, которая и служила нам зашифрованным пособием.
И сценки при этом иногда мы устраивали довольно дурацкие. Так, однажды мы, трое лейтенантов, сидели в местном ресторанчике, носившем за претенциозную колоннаду при входе рабочее наименование «столбы». А за другим столиком в другом конце полупустого зала также втроем сидели командиры лодок. Истратив по стандартной трешке (тогда бифштекс и бутылка пива стоили именно столько), мы вышли в гардероб, где без номерков висели наши три фуражки. Гардеробщица встала и направилась к вешалке.
– Не эти, а вон те, – сказал кто-то из нас. И, приняв из рук ничего не подозревавшей гардеробщицы командирские головные уборы, мы вышли из «столбов». То, что мы оставили в гардеробе, было больше похоже на береты спецназа после месяца жизни в лесу. Ничего подобного, будь у нас и у командиров наша настоящая форма, мы не только не посмели бы сделать, но это, в любом состоянии, даже не взбрело бы нам в голову. Не помню, чем для нас все это кончилось, кажется, ничем. И это тоже характерно. Предметом лейтенантской шутки было не настоящее, а что-то из бутафории… Стоило ли поднимать командирский гнев на принципиальную высоту? Что станет при этом предметом смеха? Или кто?