Этого доморощенного философа мои
сомнения ничуть не смутили, а лишь вновь вызвали кривую
усмешку.
– Что Киев, что Владимир, что
Новгород, везде одно и то же, никакой разницы. Городская господа
делит власть с князьями и поделить не может.
– А народ что же? Он на чьей
стороне?
– А ты не видел? – В глазах бродяги
блеснула ироничная искра. – Вон он за дверью во всей красе. Сегодня
на одной стороне, завтра на другой. Народ что – шелуха, кто сильнее
подует, в ту сторону и покатится.
Я тоже позволяю себе усмехнуться.
– Ты вроде и сам не господа, чего же
так неуважительно про народ то?
Словно потеряв к беседе интерес,
бродяга вдруг отвернулся, лишь добавив напоследок.
– Живу слишком долго, подрастерял
уважение.
В наступившей после этого тишине,
стал отчетливо слышен затихающий шум драки и трубный голос
глашатая.
– Угомонись, народ честной. Кто
обижен или пострадал, подходи, жалуйся. Еремей Тимофеич – тиун
княжий рассудит по чести.
– Вот теперь можно и идти. – Шустро
поднявшись, странник двинулся к двери.
Дневной свет хлынул в открывшийся
проем, и я вдруг с удивлением заметил сидящего в дальнем углу
половца.
– Во как, – не могу сдержать
восклицания, – Куранбаса, ты то как здесь? Цел?
Тот лишь пожимает плечами, но я и по
внешнему виду вижу, что ничего плохого с моим знакомым не
случилось.
«Ловок, – беззлобно усмехаюсь про
себя, – пока я там кулаками махал, наш степной дружок слинял сразу
же, как только запахло жареным. Да он в местных условиях
разбирается не хуже того бродяги».
Выходим наружу, и я сразу же
направляюсь обратно в гору. – «Хватит на сегодня приключений».
Половец сворачивает за мной вслед, и я слышу, как он печально
вздыхает по некупленным сережкам.
Распахнутые двери встречают нас
мгновенно затихшим гулом и любопытными взглядами. Я в своем
отстиранном и отглаженном халате следую сразу за Турсланом Хаши и
хорезмийцем, а впереди, с порога приемного зала, уже звучит зычный
голос.
– Посольство хана Бату сына Джучи к
князю киевскому Ярославу Всеволодовичу.
Бояре Ярослава и почтенные люди
города Киева, стоя по разные стороны центрального прохода, не
стесняясь пялятся на монгольского посла и его свиту. Мои деревянные
сабо стучат о доски пола, взгляд цепляется за хмурые настороженные
лица. От них веет напряжением и ожиданием беды.
«Да уж, – вздыхаю про себя, – такая
атмосфера настроение не поднимает. И вообще, все странно. Почему
про меня никто не вспоминает. Вроде бы ясно дал понять, я сам по
себе, а посольство хана само по себе, но люди Ярослава упорно
приписывают меня к монголам».